с ними расплатился, чтоб выходили, а сам в погоню ударился. Он шел за ворами, как волк за овечьим стадом, чуть кто поотстал или в сторону отшатнулся – тихо и быстро резал. Под конец довел душегубов до ужаса, думали они, что вогульские духи на них ополчились. Месяц Алексей преследовал разбойников, шестеро их было, и всех одного за другим выбил, и трупы не хоронил, бросал волкам на съедение, чтобы души их черные вечность мучились.
Домой Алексей вернулся к осени. Ульяна от пережитого так и не оклемалась, Рожин застал ее живой, но с каждым днем девчушка угасала и к первым дождям тихо померла. Алексей похоронил сестренку рядом с Софьей, там же и матушка с отцом лежали, четыре креста на холме, под которым Сосьва серебряным калачом изгибалась… Смотрел на них Алексей и понимал, что хоть красивы эти места, глаз не оторвать, а не принимают они Рожиных, изгоняют, отторгают… А потому собрался в дорогу и навеки покинул отчий дом.
С тех пор кем он только не был. На Чусовой к сплавщикам бурлаком нанимался, с артельщиками руду добывал, со скудельниками курганы рыл, со старателями самоцветы искал, проводником с горными дозорами, коих на поимку воров отправляли, ходил. В Чердыни плотничал, в Соликамске на шахтах соляной рассол качал. По Северной Сосьве вместе с вогулами до Оби спустился, у кондинских остяков жил. Но так толком нигде и не прижился; шел все дальше, гонимый своим проклятьем, сначала вверх по Оби, а потом и по Иртышу, пока не добрался до Тобольска, и дорога эта была длиною в пять тысяч верст и пятнадцать лет жизни.
В Тобольске Рожин целовал крест князю Черкасских. Михаил Яковлевич оценил опыт и сноровку немногословного и слегка диковатого человека, на службу принял, – таких людей завсегда полезно при себе держать. С тех пор два лета минуло, и бродяга Рожин уже начинал тосковать по далеким дремучим землям, так что указ князя собираться в дорогу принял сразу, но без радости, потому как суть предприятия казалась ему безрассудной и губительной.
– Вогулы не отдадут идола даром, – сказал Рожин князю. – Как бы кровью не пришлось заплатить.
– На то и отправляю с тобой дозор! – рявкнул воевода.
– Но вогулы – это не самое страшное. Бесы их куда хуже.
– Так ты что, испужался? – князь изобразил лицом презрение, но слова толмача его насторожили.
– Такого испужаться не зазорно, Михаил Яковлевич. Я-то уже пуганый, на меня положиться можно. А вот остальные… Я пойду, конечно, без меня они точно сгинут.
Тот разговор состоялся намедни, а на сегодня был совет.
– Топь там на десять верст, – пояснил Рожин Ремезову. – Да и нету там никого.
Семен Ульянович в негодовании воззрился на князя, взглядом требуя вмешаться и приструнить наглого простолюдина, но Черкасских тоже с сомнением смотрел на младшего Ремезова и уже начинал склоняться к мысли,
