начал трезветь и раскаиваться.
– Все моя арапская кровь! Я загораюсь, как порох!
– Причина для дуэли вовсе не достойная, – уговаривал Липранди, помогая Пушкину подняться. – Дело при бильярде, под жженку. Надо бы замять.
– Ни за что! – взвился тот. – Я докажу им, что не школьник! Скверно, гадко. Но как же кончить?
– Без хлопот, – пожал плечами спутник. – Не они вас, а вы их вызвали. Если они завтра придут мириться, то честь ваша не пострадает.
– Это басни, – молвил Пушкин со вздохом. – Теодор никогда не согласится. Он обрек себя на верную гибель.
Липранди хмыкнул, но товарищ не почувствовал иронии.
– Все-таки лучше умереть от пули поэта или убить его, чем всю жизнь прозябать в деревне!
– В деревне масса приятного, – зевнул полковник.
Они уже стояли у дома Липранди. Это была обширная мазанка, внутри выстеленная турецкими коврами и заставленная великолепной мебелью на азиатский манер. По стенам висело богатое оружие. В сенях возилась молодая цыганка, с успехом заменявшая барину горничную, кухарку и любовницу.
– Ложитесь-ка, сударь мой, спать, – сказал резидент. – Утро вечера мудренее.
Он подождал, пока приятель засопит, а сам повлекся на поиски остальных участников драмы. Оба обретались в доме Алексеева, уже охолонувшие и почти трезвые.
– Я не охотник на обезьян! – заявил Федор. – А если наша дуэль навредит брату? Да тьфу, в самом деле! Что я буду мальчишек стрелять?
– Как бы закончить миром? – Алексеев принес трубки. – Ведь нас, господа, засмеют. Право, засмеют.
– Приезжайте завтра, как условились, и скажите Пушкину, что готовы забыть жженку.
Липранди чувствовал: уломать собственного подопечного будет сложнее. Еще затемно он вернулся домой, и во мраке подслеповатой мазанки обнаружил, что поэт и цыганка не теряли времени даром. Взяв блудливую девку за косы, Липранди рывком поднял ее с места.
– Ты что, Шекора, забыла, кто твой барин? – Со смехом он отвесил ей легонького пинка и, ни слова не сказав вероломному постояльцу, завалился спать.
Наутро полковник проснулся позже гостя. Застал того уже умывшимся и с бледной мрачностью в лице. На рассказ Липранди о готовности противников примириться Пушкин взял секунданта за руку.
– Скажите мне откровенно, не пострадает ли моя честь? Ведь они, должно быть, издеваются надо мной?
– Ни капли. Они просят мира.
– Это что-то несообразное, – протянул Александр Сергеевич, принимаясь ходить по комнате. – В той легкости, с которой Теодор отказался от дуэли, таится презрение.
– Да нет же, говорю вам, – рассердился Липранди.
– Я никогда не поверю, чтобы такой рубака, как Орлов, упустил случай подраться.
Полковник
