дотащил, пока она вниз с пятого этажа долетела…
Потом вдруг выяснилось, что я сделал что-то очень не то. Мама мне всё пыталась втолковать: «Андрюша! Машинка была не испорчена, а технически неисправна! Выбрасывают только то, что совсем испорчено!» Я кивал головой, но не понимал, как ни пытался, разницы между «неисправно» и «испорчено».
– Кать, что ты там вычитываешь на упаковке? Думаешь, нам испорченную колбасу подсунули? – спросил Руслан.
– Представь себе – да. Я всегда смотрю на сроки годности. Это не испорчено. А вот это, – Катя взяла нарезку сыра, – можно смело выбрасывать.
– Что? Совсем испорченный? – нахмурился Руслан.
Катя молча швырнула сыр в мусорное ведро.
Однажды мама сильно меня озадачила и даже испугала: она сказала, что я стал «совсем испорченным ребёнком». Я подумал: и что же теперь – меня можно выбросить? Выбрасывают же то, что совсем испорчено. И мне сделалось смертельно страшно. В двух кварталах от нас стоял двухэтажный дом с заколоченными окнами. На следующий день, проходя мимо этого строения, я вдруг ясно представил, что в этом доме живут «совсем испорченные» дети и они, бедняжки, заколотили окна, чтобы их не выбросили! Я спросил у отца, что это за дом.
– Бывший детский.
«Бывший – значит, детей уже наверняка выбросили…» – заподозрил я.
Другое мучительное переживание связано с моими руками, которые, оказывается, у меня не оттуда растут. Стоило мне взяться за какое-нибудь устройство или механизм, я обязательно «скручивал ему голову».
Я интересовался техникой с трёх лет, отчего бедная техника часто страдала.
«Что ты там всё крутишь, винтишь? Лучше бы „В гостях у сказки“ посмотрел…» – роптала бабушка. Но я не любил сказки. Наверно, надо было любить и читать, тогда бы я наверняка знал, как жить так, чтобы было как в сказке. Но, по собственным ощущениям, я жил не как в сказке, а словно внутри какого-то огромного и сложного электронного механизма, пытаясь разобраться в том, что связывает людей, к чему припаяны их интересы и мысли.
Уже два года я работаю в сфере, где царит суеверие, где все друг другу рассказывают какие-то невероятные истории, где в каждом чихе люди склонны видеть знамения. Нет суевернее людей, чем лётчики и бортпроводники. От них только и слышно «это плохой знак», «так никогда не говори», «так даже думать нельзя…»
Катя и Руслан мне как раз и понравились тем, что на приметах не помешаны. Правда, есть другая проблема: Руслан в любом разговоре начинает вздымать свой любимый «ТУполиный» пух, и пух этот лезет в рот так, что хочется постоянно плеваться, хотя вроде и рассказывает он о самолёте Ту-154 с теплом и нежностью.
– Что-то прохладно становится… Рус, тебе не холодно без майки? – заботится Катя.
Любит его. Думает о нём. Меня не спросила, хватает ли мне тепла…
В детстве
