нехорошо получилось. Но я верю, что вы, скорее всего тут ни при чем. Я не желаю вашей гибели или причинить кому-нибудь из вас боль и страдания. Вам этого и так хватает по жизни, поэтому я не буду требовать от вас правды. Возможно, вы и не видели ничего, ведь была ночь. Поэтому извините за беспокойство, – она печально вздохнула и посмотрела на толпу. Люди не расходились, видимо, не понимая ее. Потом один мужик осмелился спросить:
– Так что же, ты нас отпускаешь?
– А чего с вас толку? – пожала плечами Янка. – Вы же все равно ничего не знаете. Хотя, конечно, жаль, – она снова вздохнула. – Можете идти.
– Постой-ка, – остановил ее мужик. – А что мужики, кто-нибудь можа и видел чего, а? – обратился он к толпе. – Поможем парнишке, ведь он тожа ту диковину строил вместе с царем, все жа видали!
– Раскольники это! – послышался в толпе юношеский голос. Все расступились, и из толпы вышел парень лет семнадцати, светловолосый, с честным, бесстрашным взглядом.
– Что ты видел? – спросила его Янка. Петр едва не выдал себя, высунувшись из пункта своего наблюдения чуть не целиком, но вовремя опомнился.
– А то и видел. Как уснули все – начал рассказ парень, – я как раз коней чистить закончил и в камору пошел. Вдруг вижу, от конюшни человек крадется, не наш, я наших всех знаю. Я, значит, за угол спрятался, а он к сараю тому с диковиной. Покрутился немного и уходит. Я за ним, а он как сквозь землю провалился. Я обошел вокруг – вроде никого и в сарае все путем. Ну, успокоился я, и спать пошел. А как светать начало, я от шороха какого-то проснулся. Гляжу, тот человек, что ночью приходил. В раскольничьей рубахе он был, а в руке не то кизяк, не то, еще чего держал, не разобрал я. А в другой руке тлеющую головню я увидал. Он, значит, этот кизяк подпалил да в окошко и кинул. Потом как припустится к лесу и все бормочет: «анафема, анафема!». А в сарае, будто опять тихо. Только немного погодя я сообразил да дядьку Игната разбудил, а уж поздно было, – он вздохнул и посмотрел на Янку. – Прости, господин.
– За что? – не поняла Янка.
– За то, что забоялись правду сказать государю.
– Ладно, Бог простит, – улыбнулась Янка. – Спасибо всем, вы свободны, можете идти.
Все разом закланялись, некоторые женщины всхлипывали, крестились. К Янке подошла Настя. Лицо залито слезами. Кинулась в ноги:
– Господин! Миленький! Родненький! – она пыталась обнять Янке ноги.
– Что ты, Настя! – Янка подняла ее, обняла за вздрагивающие плечи. Подошел отец Насти, а за ним два паренька: один лет четырнадцати, а другой – восемнадцати, приковылял и дедушка. Все они в пояс поклонились Янке, а она глазами сосчитала их и подошла к писарю.
– Пиши, царевым именем!
Тот удивленно взглянул на нее, но не посмел перечить, он увидел у дворовых за спиной царя, стоящего в дверях черного хода и согласно кивающего.
– Дать вечную свободу крестьянам Настасье, – начала диктовать Янка, потом глянула на ее отца. – Как зовут?
– Егор, – растерянно сказал тот.
– Егору, –
