преспокойно сложил бы бритву и заявил, что не намерен продолжать!..
– Итак, я продолжаю, – молвил рассказчик с искусственным спокойствием и простотою. – В 182… году я был в салоне дяди, бывшего мэром в городке, который я старался представить вам как наименее благоприятный страстям и приключениям; невзирая на День святого Людовика – тезоименитство короля, которое праздновалось особенно торжественно крайними представителями эмиграции, политическими квиетистами, придумавшими мистическую формулу абсолютной любви: «Да здравствует король, несмотря ни на что!» – в салоне были заняты тем, чем занимались там ежедневно. Играли в карты. Прошу извинения, что принужден говорить о себе, – это безвкусно, но необходимо. Я был еще юношей. Между тем благодаря исключительному воспитанию в любви и в светской жизни я понимал гораздо больше, нежели понимают обычно в мои годы. Я менее походил на неловкого школьника, видящего мир сквозь призму своих учебников, нежели на любопытную девушку, знающую многое благодаря подслушиванию у дверей и раздумыванию над слышанным. Весь город был в этот вечер в салоне дядюшки, и по обыкновению – ибо все в этом мире мумий, оживлявшихся только за картами, было непреложно, – общество делилось на две части: на игравших в вист и на девушек, не принимавших участия в игре. Молодые девушки были также мумиями, поочередно сходившими друг за другом в катакомбы безбрачия; но я не мог оторвать жадных взоров от их лиц, блиставших ненужною свежестью и жизнью, ароматом которой никому не суждено было насладиться. Среди них была только одна – Эрминия де Стассевиль, – которая благодаря большому состоянию могла питать надежду на чудо – брак по любви. Я не был еще достаточно взрослым или был им чересчур, чтобы вмешаться в толпу девушек, чьи перешептывания прерывались время от времени то громким хохотом, то сдержанными улыбками. Охваченный жгучею робостью – полупыткою-полунаслаждением, – я приютился вблизи «бога шлема» – Мармора де Каркоэля, которым я в то время страстно увлекался. Между ним и мною не могло быть дружбы. Но в чувствах есть своя тайная иерархия. Нередко случается наблюдать в молодых людях ничем не объяснимые симпатии, из которых только видно, что молодые люди нуждаются в предводителях, как и народы, которые, невзирая на свой возраст, остаются всегда немного детьми. Моим героем должен был быть Каркоэль. Он частенько навещал отца, страстного игрока, как и все мужчины нашего круга. Иногда он присоединялся ко мне и брату в часы отдыха или гимнастических упражнений и удивлял нас своею баснословною силою и гибкостью. Подобно герцогу Ангиенскому, он шутя перепрыгивал реку в семнадцать футов шириною. Одно это уже должно было служить большим очарованием в глазах молодых людей, воспитываемых для военной карьеры; но не в этом заключалось для меня обаяние Каркоэля. Он должен был действовать на мое воображение с силою одного исключительного существа на другое: пошлость защищает от необычных влияний подобно тому, как упругое тело или набитый шерстью мешок предохраняет от пушечных ядер.
