вновь девы отступили, услышав его чистый и громкий голос, и, затрепетав, побледнели они.
Но Морской Орел усмехнулся и с добрым от радости лицом ответил:
– Чадо Ворона, твои речи добры и подобают мужу, однако им не место в этой стране, и мне все равно, что с тобой будет, и безразлична приведшая в эти края причина. Что будешь ты делать? Если бы вчера эти слова услыхал от тебя Долгобородый Дед, он бы тебя не понял, но ты говоришь их Морскому Орлу, вкусившему счастье на Равнине Блаженных; я не могу поступить, как ты говоришь, ибо никакая земля, кроме этой, уже не примет меня. Здесь Морской Орел вновь обрел крепость и силу, здесь он полон радости и любви, а за пределами этого края он бы скитался сейчас воющим призраком, носимым по воздуху волею ночного ветра. Посему, что бы ни делал ты в пределах этой земли, я буду рядом с тобою и помогу тебе. Но ни шагу за пределы ее не сделает моя стопа, будь то в соленое море или на склоны гор, что ограждают эту добрую землю. Был ты моим корабельным товарищем, и я люблю тебя; я тебе друг, но лишь в этой стране будут открыты мои любовь и дружба. Теперь же о том, что сказал ты о днях, канувших в прошлое, и о наших радостях на волнах бурного моря; дни эти были добры и прекрасны; но пришел им конец и сгинули они; как те парни, что сидели рядом со мной на гребных скамьях, как те девы, что брали меня за руки и отводили в опочивальню. Новые дни пришли им навстречу, появятся и новые други. Что же тогда? Стесняя живых, радовать бесчувственных мертвых? Клясть ли Иванов День, заливать ли помоями священный очаг Зимнего Пира, потому лишь, что давнее лето было прекрасным, а дни улетают и меняется время? Так что возвеселимся. Ибо жива жизнь.
Тут он повернулся к своей деве и поцеловал ее в губы. Но суровое лицо Холблита опечалилось, и он молвил – медленно, с тяжестью в голосе:
– Итак, корабельный товарищ, пусть говоришь ты, что время лечит, для тебя оно впредь недвижимо; быть может, настанет день, когда ощутишь ты усталость и поймешь ее и затоскуешь о потерянном и давно позабытом. Но не буду более говорить об этом, ибо уши твои глухи к моему слову, и ты его не услышишь. Скажу только, что благодарю тебя за помощь, какой бы она ни была, и я приму ее, потому что меня ждет полный трудов день, и я начинаю подозревать, что они окажутся тяжкими.
Женщины приуныли, им явно хотелось отойти так, чтобы ничего не слышать; но Морской Орел рассмеялся как бы в полном довольстве и сказал:
– Ты сам создашь себе трудности, по обычаю твоего гордого и надменного племени; ну, а мне теперь все нетрудно, и легко снесу я и твое презрение, и злые пророчества. Будь мне другом – насколько сумеешь, – и я отдам тебе свою дружбу целиком. Ну, женщины, куда вы поведете нас? Ибо готов я увидеть любую новинку, которую вы покажите нам.
Дева его сказала:
– Мы отведем вас к Королю, чтобы еще более возвеселились ваши сердца. Ну, а друг твой, Копейщик, о морской витязь, пусть ободрится сердцем. Кто знает, быть может, оба стремления – сердца его и устремленного к нему сердца друга – окажутся
