Ника вздохнула. – Они в этом возрасте не очень любят, когда кто-то видит, как они плачут, а мы для него чужие люди и отчасти виновны в том, что произошло, – ну, в его глазах, ведь Пашка – наш друг. Пусть побудет один, поплачет, может быть, ему станет легче.
– Мужчины не плачут. – Панфилов прошёлся по комнате. – Ну, что, ребята, снова всё запуталось так, что не распутать?
– Распутаем. – Матвеев запустил пятерню в волосы, растрепав их окончательно. – Сейчас главное – ребят на ноги поставить. Лариса, как Павел?
– Детоксикация практически закончена, он в сознании, узнал меня и всех вас. То, что произошло с Ровеной, помнит смутно. Прошедшую неделю не помнит вообще. – Лариса привычным движением поправила выбившийся локон. – В общем, завтра с ним уже можно будет поговорить и он, возможно, вспомнит, что с ним происходило. Валентин звонил мне, рассказал о Ровене. Вы же знаете, какой он перестраховщик. Я думаю, всё там будет в порядке, просто нужно время – безусловно, операция сложная, и первые дни состояние её будет тяжёлым, это нормально для восстановления после такой операции. Она в нашей реанимации в надёжных руках, там её обязательно выходят. Надеюсь, всё со временем утрясётся. Ночевать я буду здесь, и если мне покажут, где взять чистые полотенца и какую-нибудь пижаму или халат, буду очень признательна.
Лена кивнула и молча прошла мимо новых знакомых в коридор. Постучав в дверь спальни Ровены, она тихо позвала:
– Тима!
Ответа не последовало, Лена вошла, добралась до кровати и, нашарив рукой кнопку ночника, зажгла его.
Тимка спал поперёк кровати – в тех же шортах и майке, что и днём. Лена склонилась над ним. Его ресницы слиплись от слёз, и она, прикрыв его простынёй, погладила по голове. Тимку она помнила ещё новорожденным мальком, и то, что он вырос, не отменяло того, что ей он всё равно казался ребёнком.
Она достала из шкафа полотенца и ночную рубашку с халатом – для Ларисы – и вышла, оставив гореть ночник.
6
Страх сжимал его всего. Холодный пот катился по лицу, он чувствовал приближение чего-то, на что он не хотел смотреть, чтобы не лишиться рассудка. Не смотреть, не смотреть, даже не думать – я сижу за стеной, стена из кирпича, нужно посчитать кирпичи – один, два, три… нет, так не пойдёт, можно сбиться, надо сверху вниз, отличная стена, её не пробьёт то, что снаружи, о чём нельзя думать, надо просто считать кирпичи. Можно вспомнить теорему или извлечь квадратный корень, но отчего-то ничего вспомнить невозможно, а считать кирпичи легко – они прямо перед глазами, из них построена стена, отличные крепкие кирпичи…
– Не получается, ещё дозу.
Что-то касается его, и он вздрагивает – нельзя допустить, чтобы в его кровь попал яд, но змея кусает его, кирпичная стена плывёт перед глазами, и удержать её всё сложнее – один, два, три… семнадцать, восемнадцать… прекрасно, что есть цифры, забыть цифры невозможно, это просто символы, а не слова, символы забыть сложнее…
– Ещё дозу.
– Это
