стыда» (из книги Зигмунда Фрейда «Художник и фантазирование» (сборник работ) // Москва, «Республика», 1995 г.).
Резонансное взаимодействие воображаемых миров творца и собственных, иногда совсем уж потаённых, грез человека из публики: так вот она – бесперебойная формула успеха? Если бы так… Требуется, похоже, что-то еще, мерцающее, словно ускользающее от видеокамер докучливых ловцов нарушений ПДД.
Не заглянуть ли тогда за ответом в дневники одного из классиков кино, создателя культового фильма «Сталтер» (1979 г.), беспощадно закручивающего в спираль парадоксов сознание ошарашенного зрителя?: «Для восприятия великой поэзии (в любом жанре) требуется равно великая душа и труд, почти равный труду создания. Для восприятия сакрального нужен открытый сакральный канал в воспринимающем. Мысли на эту тему весьма часты в дневниках Тарковского, перемежаемые и подкрепляемые цитатами из Гёте, Торо, Гессе и других его любимых писателей. Для Тарковского, как и для его любимейшего автора – Лао-цзы, самое сильное – это именно таки самое нежное, гибкое, юное, наивное, ибо реально миром движет невидимое, а не видимое. Можно с уверенностью сказать, что акты адекватного восприятия великих произведений искусства случаются немного раз в столетье, но это проблема не «слабости искусства», а слабости современного человека, окуклившегося в своем коконе, сквозь который почти ничего из творящих энергий не проходит» (из статьи Николая Болдырева «Три этюда о Тарковском» // «Волга», №3, 2012 г.).
Но если нежное, юное, то это, пожалуй, – когда глаза по-детски широко открыты миру, не только земному, нам близкому и знакомому, но еще и миру далёкому, галактически-космическому. Так, как, например, у сценариста любимых всеми малышами мультфильмов «Ну, погоди!» и «Приключения кота Леопольда»: «Над Землёю ночью поздней, // Только руку протяни, // Ты ухватишься за звёзды: // Рядом кажутся они. // Можно взять перо Павлина, // Тронуть стрелки на Часах, // Покататься на Дельфине, // Покачаться на Весах» (из стихотворения Аркадия Хайта «Над Землею ночью поздней»).
Многие, кто знал Андрея Тарковского, отмечали именно эти – в таком неожиданном сочетании – его особенности: удивительно непосредственное, почти детское восприятие жизненных реалий и необъяснимый, едва ли не мистический, интерес к бесконечным просторам Вселенной.
Те, кто смотрел его завораживающий «Солярис» (1972 г.) и знаком с его дневниками, думается, не сомневаются, почему «космос в словаре Тарковского не абстрактное научно-технологическое, а конкретное реально-мистическое понятие. Космос – это место взаимодействия миров, взаимокасания измерений. Дом в «Зеркале» с его самошевелящимися шторами и с подоконниками, смотрящими в сад, увиден оком камеры как космос. Космично колыхание травы, мерцание воды в кувшине, бутыль с молоком в руках малыша, космичен порыв ветра, уронивший со стола в саду лампу
