кричит и рыдает. Попытался представить его испуганным, но не смог. В воспоминаниях Майи о первой и последней встречи с отцом, император Варенечибель IV был высоким надменным мужчиной с ледяными глазами, с белым и холодным, как мрамор, лицом. Майя помнил богатые одежды, покрытые вышивкой, лунные камни, украшавшие пальцы и уши отца, вплетенные в его косы. Он помнил черные ленты, единственный знак траура, который император счел нужным надеть после смерти четвертой супруги; они были похожи на полосы чернил, запятнавшие безупречно белые одежды отца. Он помнил, как Варенечибель презрительно поморщился, увидев его, Майю, помнил мелодичный, но жестокий голос:
– Мерзкое отродье выглядит точь-в-точь, как его мамаша.
Эта картина, ясная, четкая, застывшая, как официальный портрет императора, который висел в приемном зале Эдономи, осталась в его памяти навсегда. Теперь его представления о Варенечибеле никогда не изменятся, он навсегда лишился надежды узнать собственного отца.
«С другой стороны, – подумал Майя, вжавшись в сиденье, чтобы не встречаться взглядом с Сетерисом, – если бы твои представления об отце и изменились, то только к худшему. Благодари богов за то, что он сразу забыл о своем мерзком отродье».
Лиц братьев он не помнил. Он даже не понял, кто есть кто в толпе одетых в черное аристократов, стоявших вокруг гроба матери. Родственников ему показала придворная дама, которой велели присматривать за ним во время похорон, жена какого-то мелкого помещика. Он, конечно, давно забыл ее имя.
– Вон там – ваш брат Немолис и его супруга, это ваш брат Наджира, а рядом ваш брат Кирис.
Для него, мальчишки, все они были на одно лицо – равнодушные взрослые с белыми волосами и светло-серыми глазами. Никто из них даже не подошел к нему, ни во время похорон, ни потом. Возможно, они разделяли отвращение императора к полукровке, возможно, просто боялись гнева Варенечибеля. Майя не рискнул обратиться к братьям и невестке, не желая рассердить их. А теперь было слишком поздно. Он никогда не сможет поговорить с ними.
Ему хотелось откинуть голову на спинку кресла и закрыть глаза, но и без напоминаний Сетериса он прекрасно знал, что императору не подобает вести себя так на публике. Семерых пассажиров и нервную женщину из экипажа корабля, очевидно, можно было рассматривать как «публику». В течение десяти лет Сетерис и Майя были убеждены в том, что им обоим предстоит закончить свои дни в Эдономи, но, тем не менее, кузен упорно вдалбливал своему подопечному правила придворного этикета и настаивал на их неукоснительном соблюдении. Для Майи это не являлось проблемой, поскольку Ченело воспитывала его как императорского сына, но сейчас ему неожиданно пришло в голову, что, пожалуй, следует быть благодарным кузену.
Он бросил быстрый взгляд на хмурое лицо Сетериса, застывшее, как гранитная маска. Было странно сейчас, на рассвете, после бессонной ночи, смотреть на Сетериса и видеть вместо тирана Эдономи ничем не примечательного бывшего придворного,
