Д/з – домашнее задание. Ты ж вчера мне стишок молотил я тебе дам! И два? Ты ж мне его сто раз наизусть оттарабанил!
– И в сто первый Ларисе Соломоновне! Ну… Рассказал я ей стишок, а она мне злобно, сквозь зубки: «Он мне не нужен!» – и отмахнулась. Как тигрюха лапой.
Я промолчал.
Она раскрыла дневник, подняла ручку и, представляешь, задумалась. Сигнал, что я выстарал себе плохую отметку.
Ну… Думает она год, думает два.
Я спрашиваю:
«Что вы так длинно думаете?»
«Я думаю, какую тебе двойку поставить. Большую или маленькую!»
Г-г-г-г-гос-с-с-с-поди! Мне б её заботушки!
Отоварился я и пошёл к себе за столик сел.
– Пап, она ж пишет ужасно. Ни один дурак её не поймёт! За её двойку, как она написала, я б сам спокойно поставил ей двойку! А она мне её переадресовала. Ручка её – старый адрес. А мой дневник – новый адрес…
– Что ты тут мне байки…
– Когда она что задаёт – пишет на доске только номер страницы. Она написала 13. На тринадцатой странице сказка «Никита-Кожемяка». Её троечка оказалась вылитой двоечкой. Я за двойку и прими. То есть, тринадцатую страницу я принял за двенадцатую. А на двенадцатой уже стих «Сказка» Берестова. Так кто виноват? Так кому гуся под-носить?
Папа засмеялся:
– Не горюй. Зажуём эту горю!
– Ну ошибся я. Не с той страницы выучил. А с соседской. Что там «Сказка», что там сказка. Только одна «Сказка» в стихах. А другая в простых словах. Ну какая разница? Я ж все равно учил?! Учи-ил!!! Так чего ж тогда кидаться гусями? Лучше б себе оставила к столу. На старый Новый год!
– Вот именно! – весело сказал папа.
В понедельник, двадцать четвёртого января двухтысячного года, упала со стола на пол моя линейка.
И Ксюша кинулась её поднять.
Я спросил Ксюшу:
– Что ты хочешь от моей линейки?
– Я от неё ничего не хочу. Я просто хочу её всю себе забрать!
– Что, тебе своей не хватает?
– Конечно, не хватает!
– Ну и моей не хватит! И подавно!
И я наступил на линейку. Чтоб Ксюня не цапнула.
Но уже к этому моменту под линейкой нежданно устроилась рука Ксюши. И я невольно наступил на линейку с рукой.
До линейки оставалось во-от столько, сантиметров тридцать, и тут Ксюша подпихни руку под линейку, и я уже не мог остановиться. Нога уже сама неостановимо вниз пошла.
Так случилась эта чертовщина.
Я извинился перед Ксюшей.
Но руке её от этого извинения не стало легче.
Раскипелся папа. За эту историю мне выговор закатил.
Но и от этого Ксюшиной руке не стало легче.
– Почему ты мне это сам сразу не рассказал? – спросил папа. – Я ж тебя каждый день спрашиваю, какое было чэпэ!
– Ты неправильно сегодня спросил. Ты спросил вообще.
