пожимает плечами и замолкает, раскуривая трубку и давая остальным самим оценить риски. Решаем переждать.
… а я только сейчас начал нормально дышать. Сразу ушли куда-то морально волевые, и пришла слабость, желание свернуться калачиком, а ещё – холод. Я же, оказывается, насквозь промокший!
Ругаясь на всех известных языках, берусь за чемодан, прислоненный к старому, наполовину разобранному станку, и…
… батюшки! Пулевых отверстий более полудюжины, а поверху – там, где была бы моя голова, изрядный кусок кожи располосован, не иначе как осколком! В образовавшуюся дыру вывалилось бельё, да торчит уголок учебника, будто обрубленный топором.
Холодно… быстро убираю лямки, расстёгиваю ремни, и вспоротое брюхо чемодана показывается моим глазам.
– Да чёрт… – вырывается у меня. Внутри – одни сплошны дыры, и мало того – некоторые из них обугленные! Не всерьёз, а так… Но одежда попорчена изрядно.
Впрочем, плевать! Есть сухое бельё, тёплые подштанники и даже свитер плотной норвежкой вязки, и я, не теряя времени даром, начинаю переодеваться, вытряхивая на пол пули. Выбрав сухое место, срываю сырую одежду и кидаю её на ржавый металл, чтобы хоть как-то просушить.
Дрожа всем телом, наскоро обтираюсь простреленными подштанниками и сорочками, приобретающими вид заслуженных половых тряпок. Ещё одна сорочка…
Но уже колотит дрожь, и я быстро одеваюсь, стоя босыми ногами на ворохе испорченного белья. Надеваю две пары шерстяных носков и снова вбиваю ноги в сырые ботинки. Ну нет запасных! Как нет и запасного пальто, отчего я одеваю на себя всё, что только возможно, и сам себе начинаю напоминать городского сумасшедшего.
Но сухо! А ещё – почти тепло, хотя дрожь никак не проходит, и это мне решительно не нравится! Состояние полуобморочное, хочется лечь и не вставать, болит горло и ломит не только мышцы, но и суставы, а голову начинает сжимать металлический обруч, предвестник грядущей мигрени.
Датчане тоже переодеваются, меняют носки и выжимают мокрую одежду – кому есть во что переодеться. Но они, в отличии от меня, не ползали по-пластунски и не падали так часто, отчего и не слишком промокли.
Ганс, рыжебородый здоровяк из Ютландии, движется медленно, как сонная муха, оберегая раненый бок, перемотанный чёрт те чем на скорую руку.
– Давай-ка я гляну, что там у тебя с раной, – предлагаю я, и не дожидаясь ответа, начинаю развязывать грязный, пропитанный кровью узел, – Присядь… Густав, кинь моё пальто на ту кучу досок! Садись.
Ганс покорен и вял, бледно и как-то безнадёжно улыбается, усаживаясь на пальто.
– Соображаешь? – интересуется Олаф, ковыряя в носу грязным пальцем.
– Немного, – отвечаю рассеяно, рассматривая рану. Сама по себе она не опасная, пуля всего лишь прочертила длинную кровавую борозду аккурат под нижними рёбрами. Если бы ютландцу сразу оказали первую помощь,
