и женскому. Мы сильные и стойкие. И мы изранены (2).
Работа Лорд расширяет, углубляет и обогащает наше понимание того, что такое феминизм и чем он может быть.
Но как быть с «конфликтом» между поэзией и теорией, между этими отдельными и будто бы несовместимыми сферами? Нас учили, что поэзия выражает чувства, а теория излагает знания; что поэт творит в порыве момента, а теоретик непременно рассуждает холодно и тщательно; что одно – искусство и потому воспринимается «субъективно», а другое – наука, отвечающая за «объективный» мир идей. Нас учили, что у поэзии есть душа, а у теории разум и что мы должны выбирать между ними.
Белый западный патриархальный порядок вещей требует от нас верить, что между чувством и мыслью, между поэзией и теорией есть неустранимое противоречие. Нас легче контролировать, если части нашего «я» разделены, раздроблены и разбалансированы. Но есть и другие возможности, другие способы переживания мира, хотя их часто и нелегко назвать. Мы можем чувствовать их и искать их выражения. Поскольку задача феминизма в том, чтобы выстраивать связи и залечивать ненужные отчуждения, «Сестра-отверженная» – это искра надежды.
Тексты Одри Лорд – это импульс к обретению целостности. То, что она говорит, и то, как она говорит, вовлекает нас эмоционально и интеллектуально. Она пишет, исходя из того, кто она есть: Черная женщина, лесбиянка, феминистка, мать двоих детей, дочь иммигрант/ок из Гренады, преподавательница, пережившая рак, активистка. Из обыденности своей жизни она создает материал, которым мы можем воспользоваться, чтобы изменить нашу. Из своего желания целостности, потребности объять и осмыслить все части себя она учит нас значению различия – «той первозданной и мощной связи, из которой выковывается наша личная сила» (3). Я, белая еврейка, лесбиянка и мать, впервые прочитала эссе «Дитя-мужчина: ответ Черной лесбиянки-феминистки» несколько лет назад, в тот самый момент, когда переживала трудности с принятием неизбежной мужественности моего растущего сына. Мой мальчик не только станет мужчиной физически, но, возможно, будет и вести себя как мужчина. Это осознание обернулось для меня серьезным кризисом, тем более что все матери-лесбиянки, которых я знала (и которые, как я осознала лишь со временем, тоже были белыми), либо настаивали, что их «андрогинные» сыновья такими и останутся и не вырастут в мужчин – сексистов и мизогинов, либо были вынуждены выбирать между сепаратистской идеей сообщества и своими сыновьями. Выбирать было особо не из чего, и я чувствовала себя загнанной в угол.
Но Лорд смотрит шире. Она берет за отправную точку реальность близящегося возмужания своего ребенка («Наши сыновья не вырастут в женщин» (4)), а затем задается вопросом, каким именно мужчиной он станет. Она ясно видит, что может и неистово любить своего сына, и в то же время отпустить его. По сути, чтобы оба они могли жить дальше, она вынуждена отпустить его, показать, что у нее «нет обязанности чувствовать за него» (5).
И Лорд, и я – матери-лесбиянки, которым пришлось
