зажмурила маленькие глаза.
4
Когда Руднев приехал домой, у него начался длинный, темный и туманный, как бессонница, день. Он, будто прибывший с войны в короткий отпуск, разглядывал свою комнату и удивлялся ее спокойствию. В голове слышался родительский плач, но вокруг уже было тихо, и в этой тишине скрывалась большая ложь.
Руднев стянул пальто и завалился в одежде на диван. Война стала необходима ему. Илья был уверен, что стоит прекратить бой или хотя бы подумать об этом, в тот же миг кончится он сам. Что жизнь или имитация жизни невозможна теперь без искупления, и только в работе, в спасении человека от смерти можно его найти. Перед сном мысли становились тягостней – сегодня он опять проиграл. Илье не терпелось вернуться в больницу. Зачем ждать два дня? Пусть бы отдых был только сном, большего не надо. К чему ему лишний день? Пить, бродить, терзаться воспоминаниями? Занимать себя бестолковыми делами – а они все-все бестолковы! В любых внебольничных занятиях Руднев видел только ложь и протест против жизни.
Несколько часов прошли в беспокойной дреме. Приходили полицейские и спрашивали, не умер ли мальчик, и Руднев бежал проверять, как будто в этот миг он и правда должен был умереть. Маша что-то хотела от него: то шприцы, то трубки, а он искал и не мог ей дать, явилась та самая женщина, которая была виновата в аварии, явилась почему-то в красном, искрящемся влагой плаще. Руднев отгонял их всех по очереди, переворачиваясь с боку на бок, затем не выдержал, протер глаза и, наглотавшись воды из-под крана и накинув опять пальто, вышел из дома.
Он пригнулся под козырьком с потухшей вывеской «Гринсливс – Ирландский Паб» и спустился по узким ступеням к просвету входной двери. Внутри было пусто и тихо, стулья задвинуты, барная стойка необитаема и чиста, только под цокольным окошком сидел одинокий человек. Он был широкоплеч, толстоват, имел одичавшую бороду. Пред ним на столе в беспорядке лежали исписанные листы.
– Привет, Федя, – сказал ему Руднев.
Мужчина колыхнулся над бумагами, приветственно поднял ладонь, попытался перекрестить Руднева, но сразу вернул руку как непременную опору.
– Здравствуй, Илюша… Илюша.
По голосу, по пустому движению челюстей и параличу взгляда Илья определил, что Федор трагически пьян.
Руднев подошел к барной стойке.
– Эй, есть кто?
Из кухни вышел бармен.
– Будьте добры, пива, – как можно приветливей попросил Илья.
– Какого?
– Неважно.
– У нас есть «Гиннесс», «Харп», «Крик»…
– Дайте любого! – ответил Руднев, чувствуя, что от пустых разговоров у него уже свербит в груди.
– Пинту или полпинты?
– Много! – приказал он треснувшим голосом.
Бармен налил до середины бокала рубиновое, пахнущее елью и грейпфрутом пиво.
– Вот новое попробуйте. Английское.
Руднев выпил.
– Лейте. Пойдет.
Взяв с собой второй, медленный бокал, Руднев прошел в зал. Приблизившись
