еще, – самодовольно хмыкнул он. – Я пришел к выводу, что женщин надо держать в тонусе. Тогда они ведут себя как шелковые. Честно говоря, в данный момент я встречаюсь с тремя.
– Да ты что? И кто эти несчастные?
– Между прочим, они своей участью вполне довольны. Одна из них поет в группе, пока не очень известной. Другая учится в МГИМО, но я обратил на нее внимание, потому что она похожа на Шакиру. А у третьей ноги длиннее, чем у Адрианы Скленариковой. Представляешь, что это значит? Я сплю с девчонкой, у которой самые длинные ноги в мире!
Олег говорил что-то еще – я слушала рассеянно. Хвастовство всегда было его любимым жанром. А тут еще и комплекс брошенного мужчины сыграл свою роль. Это закон природы: брошенный любовник всегда негласно соперничает с бросившей и никогда не упустит возможности доказать последней, что та отвергла воистину лакомый кусок. Я отвернулась к окну. Куда катится этот мир? Олег не урод, не фрик, не сноб, не жлоб и даже, если не принимать во внимание его невероятную бестактность, не полный придурок. Но и не подарок судьбы. Он пишет с ошибками, не знает, где находится Гондурас, иногда уходит в запой, у него дряблое брюшко и завышенное самомнение. Но раз девушка с самыми длинными в мире ногами остановила свой выбор именно на нем… Раз эта девушка каждую ночь обнимает своими самыми длинными в мире ногами именно его бледноватый торс… Значит, Нинон права, и таким, как я, милым, но не ослепительно красивым, остроумным, но без оксфордского диплома, немного закомплексованным одиночкам придется опустить планку еще ниже… Ниже моего бывшего любовника Олега, который только что выразительной отрыжкой заявил всему ресторану о том, что его трапеза окончена?!
Моя подруга Нинон считает так: женщины, как яблочки на рынке. Есть неестественно гладкие, нарядные, с восковой пленкой, самые дорогие – это пафосные красотки с силиконовым тюнингом и ботоксом во лбу. Есть попроще, с ржаными веснушками и медовым запахом солнечного августа – это чаровницы middle-class с голодноватым блеском в подведенных карандашиком очах. Они вроде бы и свежи, и спелы, хоть в варенье, хоть в компот, хоть просто так с аппетитным хрустом впивайся зубами, но все же чувствуется в их плоти с подрумянившимся бочком еле слышное дыхание приближающейся осени. Есть унылые плоды тенистой северной дачки, крепкие, но с навязчивой кислинкой – это городские умницы, перфекционистки, активистки, слишком сильные, чтобы выйти замуж, но достаточно слабые, чтобы об этом иногда грустить. Есть перезревшие, поеденные червями, с лежалым коричневым бочком.
– Рано или поздно все там будем, – вздыхала порой Нинон. – Тебе ведь двадцать восемь?
– Двадцать девять, – отвечала я.
– Ну вот видишь… В двадцать девять лет почти невозможно оставаться первым сортом, если у тебя не бездонный кошелек. Особенно в Москве. Стрессы, знаешь ли, экология.
– А была ли я когда-нибудь первым сортом? – усмехнулась я. – От моей красоты никто ни разу в жизни в обморок не падал.
– Слабое утешение, – она даже не улыбнулась. –
