кто фи такая? – сказала она, подражая выговору Нусингена.
– Челофек, котори попался!.. – отвечал он жалобно.
– Разве полючать красифи женщин, это есть попалься? – спросила она, забавляясь.
– Позфольте мне посилать вам зафтра драгоценни украшений на память про барон Нюсеншан.
– Не знай! – сказала она, хохоча как сумасшедшая. – Но драгоценность будет любезно принята, мой толстяк, нарушитель семейного покоя.
– Ви меня будет помнить! До сфитань, сутаринь. Ви лакомый кусок, но я только бедни банкир, которому больше шестесят лет, и ви заставляль меня почувствовать, как сильна женщин, которую я люплю, потому ваш сферхчелофечни красота не мог затмевать ее…
– Слюшай, одшень миль, что фи это мне говоришь, – отвечала англичанка.
– Не так миль, как та, котори мне это внушаль…
– Вы говорили о дрицати тысячах франков… Кому вы их дали?
– Ваш мошенник горнична…
Англичанка позвонила. Европа не замедлила явиться.
– О! – вскричала Европа. – Чужой мужчина в комнате мадам!.. Какой ужас!
– Давал он вам тридцать тысяч франков, чтобы войти сюда?
– Нет, мадам. Мы обе вместе их не стоим.
И Европа принялась звать на помощь так решительно, что испуганный барон мигом очутился у двери. Европа спустила его с лестницы…
– Ах, злодей! – кричала она. – Вы донесли на меня госпоже! Держи вора! Держи вора!
Влюбленный барон, впавший в отчаяние, все же благополучно добрался до кареты, ожидавшей его на бульваре; но он уже не знал, на какого шпиона ему теперь положиться.
– Не собирается ли мадам отнять у меня мои доходы? – вскричала Европа, вбегая фурией в комнату.
– Я не знаю обычаев Франции, – сказала англичанка.
– А вот, достаточно мне сказать мсье одно слово, и мадам завтра же выставят за дверь, – дерзко отвечала Европа.
– Этот проклятый горнишна, – сказал барон Жоржу, который, конечно, спросил своего господина, доволен ли он, – стибриль мой дрицать тысяча франк… но это мой вина, мой большой вина!
– Стало быть, туалет вам не помог, мсье? Черт возьми! Не советую, мсье, принимать попусту эти аптечные лепешки.
– Шорш! Я умирай от горя… Чувствуй холод… Ледяной сердце… Нет больше Эздер, труг мой!
В трудных случаях Жорж всегда был верным другом своего господина.
Два дня спустя после этой сцены, о которой юная Европа рассказала испанцу, и гораздо забавнее, нежели мы в своем повествовании, потому что рассказ свой она оживила мимикой, Карлос завтракал наедине с Люсьеном.
– Надобно, мой милый, чтобы ни полиция, ни кто иной не совал носа в наши дела, – тихо сказал он, прикуривая сигару о сигару Люсьена. – Это вредно. Я нашел смелый, но верный способ успокоить нашего барона и его агентов. Ты пойдешь к госпоже де Серизи, будешь с ней очень мил. Скажешь, как бы невзначай, что ты, желая
