одну из них не приглашали – отчасти потому, что многие соседи ни разу с ней и словом не обмолвились, отчасти потому, что она и сама вряд ли захотела бы прийти, а если бы и пришла, то никто не знал бы, что с ней делать. А между тем Белла любила праздники и балы. Любила сидеть за ужином в шумной комнате, любила танцевальную музыку, любила посудачить о хорошеньких девушках и о тех, кто в них влюблен, любила выпивку и всякие вкусные штуки, которые приносили ей мужчины в розовых ливреях. И хотя она и пыталась утешиться презрительными размышлениями о происхождении хозяек, ей было досадно слышать об очередном соседском празднике, на который ее опять не пригласили.
Вот так, сидя с «Айриш таймс» под картиной с Авраамом Линкольном и пристально глядя сквозь голые деревья в парке на отдаленные холмы, Белла и решила закатить вечеринку. Она немедленно поднялась с кресла и проковыляла через комнату к звонку. Вскоре в маленькую столовую явился ее дворецкий; на нем был зеленый передник, в котором он обычно чистил серебро, а щетка для тарелок в его руках подчеркивала несвоевременность вызова.
– Вы, что ли, изволили трезвонить? – спросил он.
– Я, а кто же еще?
– Но я при серебре!
– Райли, – произнесла Белла с некоторой торжественностью в голосе. – Я собираюсь устроить рождественский бал.
– Вот те на! – сказал дворецкий. – И с чего это вам вздумалось плясать в ваши-то лета?
Но по мере того как Белла обрисовала свою идею, в глазах Райли загорелся сочувственный огонек.
– Да таких балов в наших краях не бывало уже двадцать пять лет. Такой бал будет стоить целое состояние.
– Он будет стоить тысячу фунтов, – гордо сообщила Белла.
Грянули приготовления – необходимые и грандиозные. В деревне были рекрутированы семеро новых слуг, чтобы все отмыть и отполировать, вычистить мягкую мебель и выбить ковры. Их усердие только вскрыло новые беды: гипсовая лепнина, давно уже пришедшая в негодность, крошилась под перьевыми метелками, а изъеденные червями половицы красного дерева поднимались вместе с гвоздями; голые кирпичи выглядывали из-за шкафов в главной гостиной. Вторая волна нашествия принесла с собой маляров, обойщиков и лудильщиков, и в приступе энтузиазма Белла позолотила наново карниз и капители колонн в зале. В окна вставили стекла, перила водрузили в зиявшие гнезда, а ковер на лестнице передвинули так, чтобы истертые полосы не слишком бросались в глаза.
И посреди всех этих трудов и хлопот Белла была неутомима. Мелкими шажками она сновала из гостиной в холл, по всей длинной галерее, вверх по ступеням, напутствуя наемных слуг, помогая с наиболее легкими предметами обстановки, скользя, когда пришло время, по половицам красного дерева в гостиной, где надо поработать «французским мелом»[90]. Она отперла сундуки с фамильным серебром на чердаке, отыскала давным-давно позабытые фарфоровые сервизы, спустилась вместе с Райли в погреба, чтобы пересчитать
