образом, в общие следственные приемы практика расследования дел о государственных преступлениях привнесла ряд существенных особенностей.
Появилась новая разновидность допроса – «распрос у пытки», т. е. допрос под угрозой пыточных истязаний, но без их применения.
Кроме того, практика расследования «государевых» дел выдвинула свидетелей как заурядных участников процесса с решающим иногда значением, облегчила все ограничительные условия для применения пытки, умалила до крайности значение повального обыска, этого господствующего средства в процессе уголовно-розыскном[81].
Пожалуй, первое более или менее подробное изложение обстоятельств расследования дела о государственном преступлении мы встречаем в «отписке» томского воеводы Василия Волынского царю Василию Шуйскому, составленной после 5 октября 1608 г.
В «отписке» указано, что некий Ржевский слышал от стрелецкого десятника Кутьина, что тому казак Осокин сказал «невместимое» слово о том, что «государю не многолетствовать на царстве, а быть недолго на царстве»[82]. На очной ставке между Ржевским и Кутьиным изветчик Ржевский показал, что Кутьин эти слова сказал ему «наодин». Кутьин же заявил, что Ржевский оговорил его, «затеял на него по недружбе». Как далее сообщает воевода, потом Кутьина и Осокина, «розведя порознь», «роспрашивали» и «пыткой стращали» и «с ума их выводили, чтоб сказали» (видимо, речь здесь идет о какой-то форме психологического давления на допрашиваемых). Затем воевода пишет, что «без твоего, Государь, указу Осокина пытать не смели». Каков был ответ на эту «отписку» томского воеводы и чем закончилось следствие по данному делу, осталось неизвестным[83].
А вот, например, в 1621 г. лебедянский воевода Михнев в грамоте на имя царя Михаила Федоровича пишет, что «пришед в город в съезжую избу, голова стрелецкий казачий Еремей Толпыгин извещал, Государь, мне холопу твоему на одного казака, что тот при наказании его батогами кричал: «пощади де… для нашего государя царя Дмитрия!» (т. е. называл царем не царствовавшего в то время Михаила Романова, а Дмитрия – сына Ивана Грозного, трагически погибшего в малолетнем возрасте в Угличе в 1591 г… – С. К.). По этому извету воевода немедленно приказал привести казака в съезжую избу и спросить его «очи на очи» об его таких словах; но казак «в такове слове заперся». Посадив все-таки обвиняемого в тюрьму, воевода кончает грамоту просьбою указа, что ему делать далее. В ответ на это следует царский указ, которым повелевается воеводе допросить казака еще раз, собрать показания свидетелей, и даже привести обвиняемого к пытке в застенок, но не пытать, и все следствие прислать в Москву. Дальнейшее производство по этому делу не сохранилось.
Аналогично в 1636 г. воевода Судаков извещает царя из Белгорода о том, что некий тюремный узник по имени Трошка сказал «твое государево великое слово», но какое именно, не сказал: «скажет
См.: Тельберг Г. Г. Очерки политического суда и политических преступлений в Московском государстве XVII века. М., 1912. С. 313–314.
Слова, приписываемые казаку Осокину, оказались воистину пророческими: в результате боярского заговора 17 июля 1610 г. царь Василий Шуйский был низложен, выдан польскому королю в качестве заложника и умер в плену.
См.: Русская историческая библиотека, издаваемая Археографической комиссией. Т. 2. СПб., 1875. Акт № 81. С. 176–179.
