шпионы». Даже предупредительный огонь открывали… Оцепление сняли только четвертого июля, когда уходили танки генерала Лелюшенко. Кому-то, конечно, удалось спастись. Мне рассказывал один человек, как он с приятелями перебирался через границу на велосипедах. Их остановили, развернули было обратно, но рядом оказался офицер-артиллерист, попросил помочь переправить пушку через речку. Так и оказались на той стороне. Случай – великое дело!.. Официальные цифры гласят, что из Даугавпилса уехало что-то около трех тысяч евреев. А проживало, согласно переписи, больше одиннадцати тысяч.
– Но не все же, кто попал в гетто, умерли? – подала голос Лиза.
– Не все и до гетто-то дожили! В первый раз постреляли еще в железнодорожном садике, который за тюрьмой «Белый лебедь». Там убили больше тысячи мужчин от шестнадцати до шестидесяти лет. И наших местных, и заодно заезжих литовских. А уж потом только организовали гетто. Я, когда писал книгу, так часто слушал рассказы про евреев, которые волокли по дороге свои пожитки, перебираясь в это поганое место, что иногда мне кажется, я сам все помню: этих мужчин, нагруженных тюками, женщин с детьми, ковыляющих стариков… Но нет, конечно. Почему-то дорога туда совершенно не отложилась в памяти. И как мы жили до войны, я тоже ничего не помню. А вот про гетто – все сохранилось… Теснота там была неимовернейшая. Под Даугавпилс согнали всех окрестных евреев из Гривы, Вишек, Краславы, Дагды, Резекне – отовсюду… Многие жили прямо под открытым небом. Длинные очереди к ямам-сортирам. Вонища. Мыться негде и нечем – ни водопровода, ни бани. Мыла, кстати, тоже не было… Разрешали купаться в реке утром и днем. По два часа. Сначала мужчины, потом женщины. Еду готовили во дворе: между камнями разжигали огонь, и на нем что-то могли сварить, если было что. В день полагалось сто двадцать пять граммов хлеба и половник супа – вода с капустой. Спасались лишь за счет тех продуктов, которые удавалось раздобыть на работах в городе и пронести мимо охраны на воротах. Юденрат – так назывался еврейский совет в гетто, если вы, молодые люди, не знаете, – так вот юденрат попытался устроить школу. Не получилось… Но помню, что в одной из казарм собирали детей постарше и учили молитвам. Еще помню, что есть все время хотелось, и еще, что смерть казалась совсем не страшной – такое обычное дело… А когда немцы жгли Тору и Свитки, во дворе вырыли специальную яму, куда бросали книги. Костер был большой. Я старался подобраться поближе к теплу, но не пускали. И тетя Эсфирь… Ладно, нечего ворошить… Не будем забывать, что я прежде всего историк. Да… Тем, кто сумел устроиться в казармах, приходилось не лучше. Это же не дома были – каменные мешки: без стекол, всегда холодно и промозгло – кашель, ревматизм. Здоровых там через месяц уже не осталось… Нацисты как могли боролись с кучностью. Например, время от времени устраивали «сортировки»: делили людей произвольно на две группы, одна уходила на работы, а вторая – в расход. А в конце июля собрали всех стариков по спискам и куда-то увезли. Говорили, в «специальный лагерь», но конечно, просто
