наступит час душевного просветления, и вы покаетесь.
– Нет. Разве когда старая буду или помирать начну, тогда покаюсь, – да уж это какое покаяние? Грешила-грешила, а потом взяла да в одну минуту и покаялась. Нет уж, дело конченное.
– Какое уже тогда покаяние! – басом подтвердила внимательно слушавшая Кравченко. – Пела-пела песни, да пиво пила, да мужчин принимала, а там, хвать, и покаялась. Кому такое покаяние нужно? Нет уж, дело конченное.
Она подвинулась и жирными, короткими пальцами сняла с плеча Карауловой ниточку; та не пошевельнулась.
«Хорошо они, должно быть, поют вместе дуэтом, – подумал защитник, – у этой грудь, как кузнечные мехи. С тоскою поют. Где этот дом, что-то я не помню».
Председатель развел руками и, снова сделав любезное и религиозное лицо, отпустил священника:
– Извините, батюшка!.. Такое упрямство! Извините, что побеспокоили.
Священник поклонился и стал на свое место, у аналоя, и руки, поправлявшие наперсный крест, слегка дрожали. В публике шептались, и ремесленник, у которого бородка за это время как будто еще более поредела, тянул шею всюду, где шепчутся, и счастливо улыбался.
– Вот так загвоздила! – громко шептал он, встретив чей-нибудь взгляд.
Подсудимый, недовольный задержкой, брезгливо смотрел на Караулову поспешно крутил усики и что-то соображал.
Суд совещался.
– Ну что же делать? Ведь это же идиотка! – гневно говорил председатель. – Ее люди в Царство Небесное тащат, а она…
– По моему мнению, – сказал член суда, – нужно бы освидетельствовать ее умственные способности. В средние века суд приговаривал к сожжению женщин, которые, в сущности, были истеричками, а не ведьмами.
– Ну, вы опять за свое! Тогда нужно раньше освидетельствовать прокурора: вы посмотрите, что он выделывает!
Товарищ прокурора, молодой человек в высоком воротничке и с усиками, вообще странно похожий на обвиняемого, уже давно старался привлечь на себя внимание суда. Он ерзал на стуле, привставал, почти ложился грудью на пюпитр, качал головою, улыбался и всем телом подавался вперед, к председателю, когда тот случайно взглядывал на него. Очевидно было, что он что-то знает и нетерпеливо хочет сказать.
– Вам что угодно, господин прокурор? Только, пожалуйста, покороче!
– Позвольте мне…
И, не ожидая ответа, товарищ прокурора выпрямился и стремительно спросил Караулову:
– Обвиняемая, виноват, свидетельница, – как вас зовут?
– Груша.
– Это будет… это будет Аграфена, Агриппина. Имя христианское. Следовательно, вас крестили.
И когда крестили, назвали Аграфеной. Следовательно…
– Нет. Когда крестили, так назвали Пелагеей.
– Но вы же сейчас при свидетелях сказали, что вас зовут Грушей?
– Ну да, Грушей. А крестили Пелагеей.
– Но вы же…
Председатель перебил:
