дополнительно их всех обзвонила.
Вечером в четверг, 2 февраля 1995 года, мы с Женей приехали из нашего домодедовского лагеря в Москву в сопровождении Ларри Прайса – он должен был вести видеосъемку исторической первой встречи членов будущего совета. Когда мы вошли в ресторан «Яакуб», у меня сразу возникло очень неприятное чувство. Было в этом месте нечто сюрреалистическое. Ресторан выглядел пристойно, был украшен «еврейскими» и израильскими плакатами, очень громко играла хасидская музыка. Вид у официантов был не слишком довольный, они нас приветствовали у входа без улыбки. Нас провели в центр зала, где стоял длинный стол, а на нем – какие-то рыбные блюда на тарелках. Других посетителей в ресторане не оказалось.
Ларри Прайс начал расставлять оборудование, но официанты тут же заявили ему, что съемка в ресторане запрещена. Женя попыталась с ними спорить, но это не помогло, им плевать было, кто мы такие, они потребовали за съемку 150 долларов. Я не собирался платить им ничего и сказал Ларри, чтобы он не обращал внимания и снимал дальше, разве что без использования подсветки.
Прибыли гости, я приветствовал их как членов совета, рассказал про задачи «Гилеля» в Москве. Все говорили об исторической важности нашего начинания и выражали готовность помочь нам в нашей работе. В тот вечер я осознал, что эти прекрасные люди совершенно незнакомы с западным понятием «попечительский совет». Ближайшим для них примером «совета» был какой-нибудь райсовет. Райсовет – это представительный орган коммунистической партии, этакая резиновая печать правящей хунты. Я сразу понял: если я хочу, чтобы из этих людей сформировался эффективно работающий совет, придется вложить в это очень много времени и сил. Однако в тогдашних обстоятельствах это не было первоочередным делом, и я решил пока оставить их в резерве. Потребовалось 20 лет, но теперь в России существует замечательный, активный, прекрасно функционирующий попечительский совет «Гилеля».
Мы предполагали, что на этой встрече участники смогут высказаться, задать вопросы, поднять важные темы. В ресторане было пусто, мы были единственными посетителями, но друг друга не слышали. Фоновая хасидская музыка звучала очень громко – говорить было невозможно. Я подошел к стереосистеме, чтобы приглушить звук, но на меня тут же набросился официант – мол, я не имею права это делать. Это их ресторан, их музыка, если нам не нравится – наша проблема. А должен вам сказать, что даже в дурные старые дни в благословенной памяти нью-йоркских забегаловках на Сорок второй улице официанты так не хамили клиентам. Это было что-то невозможное, невероятное. Я даже подумал, что это место – просто прикрытие для чего-то другого под видом ресторана. Как еще объяснить поведение официантов и отсутствие других посетителей в вечернее время? Да и кухней, похоже, пользовались очень мало. Потенциальные члены совета – все они были активными членами московской еврейской общины – в один голос заявили, что никогда раньше не бывали в этом «еврейском
