незначительному числу советских покупателей[16]. Тем не менее в каждом из периодов восстановления мы можем заметить сдвиги в сторону общества потребления. Возможно, самым поразительным было то, как бремя необходимости совершения покупок облегчалось новообретенным удовольствием от этого процесса. Удовлетворяя массовый спрос на досуг, уличные рынки в периоды восстановления предлагали разнообразные развлечения; их предоставляли также частные магазины, бары и бильярдные в 1921–1930 годы и их менее известные аналоги 1945–1948 годов. В начале 1930-х годов даже государство попыталось захватить рынок предметов роскоши через свои новые «премиальные» магазины и сети с приятной атмосферой.
Сельские потребители оставались в стороне от этих событий как по причине бедности, так и из-за их ограниченного доступа к товарам. Каждый из трех кризисов вызывал резкое сокращение розничной инфраструктуры, и каждый раз сельские магазины открывались заново последними. Центральное правительство уделяло внимание этой проблеме в 1923,1936–1938 и 1949 годах, но рекомендации и декреты, изданные в это время, не были подкреплены ни достаточным финансированием, ни угрозами принудительного исполнения. В критических ситуациях интересами деревни жертвовали в первую очередь. Даже в периоды нормализации в сельской местности магазинов было гораздо меньше, и они обладали более скудным ассортиментом, чем в городах, а цены на товары устанавливались гораздо выше. Торговые сети усугубляли эти проблемы, приостанавливая поставки в сельские районы каждый раз, когда какие-либо товары становились дефицитными. Неравенство в доступе усугубляло последствия, к которым приводили низкие закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию, которые устанавливало государство. Хотя мое исследование в целом ставит под сомнение укоренившееся представление о сталинской эпохе как о периоде растущего неравенства между доходами рабочего класса и управленцев, в нем подтверждается представление о растущем разрыве между городом и деревней[17].
Из этого анализа станет ясно, что «социальная история торговли», которую я пишу, – это в первую очередь не история продавцов розничных магазинов. Они действительно фигурируют в этом исследовании: государственные и кооперативные магазины опирались на растущий класс конторских служащих, чья заработная плата, демографические характеристики и трудовая этика подвергались частым вмешательствам сверху. Довоенный сталинский период стал переломным для этой прослойки: между концом 1920-х и началом 1940-х годов была выстроена новая отраслевая иерархия, в которой розничная торговля и общественное питание стремились к нижней границе шкалы заработной платы. Демографически это совпало с феминизацией розничной торговли – сдвигом, активно поощряемым продуктивистским государством[18]. Это значительные события, последствия которых для капиталистического общества были исследованы
Статус занимал особое место в работах социологов от Торстейна Веблена до постструктуралистов Жана Бодрийяра и Пьера Бурдье. Историки более успешно связывают изменения в потреблении с воображением, см., например, [Campbell 1987; Williams 1982; Leach 1993].
Следует отметить, что старая точка зрения в значительной степени была основана на качественном описании, а не на количественном анализе. Ср. [Троцкий 1991] и [Данэм 1990: особ. 3-24].
Эми Рэндалл изучала политику включения женщин в сектор розничной торговли в 1931 году, см. ее неопубликованную работу «Women Workers and the Gendering of Soviet Trade», представленную в 2000 году на Ежегодной конференции Американской ассоциации развития славянских исследований (American Association for the Advancement of Slavic Studies) в Денвере. Зная об исследовании Рэндалл на эту тему, я решила не акцентировать внимание на этом аспекте в этой книге.
