того, мы нашли несколько брошенных подбитых пулеметов, которые были предметом нашей искренней ненависти. Широкая металлическая пластина служит щитом, за которым можно прицелиться и спустить курок, двигая пулемет то вверх, то вниз, то влево, то вправо. Из него также можно стрелять градом пуль, как будто поливаешь дорожку из шланга. Можно покрывать малые и больше территории, стрелять ближе или дальше по желанию стрелка. <…>
Русские пользовались им очень умело. Они подпускали наших солдат на дистанцию 4–5 саженей и в ту минуту, когда мы уже готовы были кричать громкое «банзай», они вдруг пускали в ход это ненавистное орудие, которое сметало целые ряды, нагромождая груды трупов [Сакураи 1909: 141–142; Sakurai 1907:41].
После таких сцен японцы находили солдат, имевших на теле более 70 ран [Сакураи 1909: 142]. Люди, внимательно наблюдавшие за происходившими событиями, уже понимали, что приемы ведения войны изменились навсегда. Сражения превратились в настоящие кампании, например Мукденское сражение, в котором участвовало 600 000 человек и которое длилось 18 дней. Даже если сторонники войны придерживались мнения, что сражения несут в себе справедливость и героизм, бесчисленные тела неизвестных солдат, остававшиеся на полях сражений, могли бы их переубедить.
Когда Ковнер утверждает, что «изучение влияния войн кажется не более чем интеллектуальным упражнением» [Kowner 2007а: 4], он хочет подчеркнуть, что предметом большинства исследований ведения войн являются сражения, тактика и вооружение, а не влияние войны как таковое. Однако также он объясняет, что Русско-японская война с ее многочисленными последствиями заслуживает детального изучения, поскольку она изменила историю не только Японии и Азии, но и России, Франции, Великобритании, США и Германии [Kowner 2007а: 5]. Эти «глобальные последствия», как их называет Томас Г. Отте [Otte 2007: 91], представляют большой интерес, и их необходимо учитывать при определении значения Русско-японской войны.
В исторических исследованиях подчеркивается, что эта война является водоразделом в истории Японии, даже, согласно Питеру Дуусу, «отправной точкой» японского империализма[18]. Для Японии победа в войне означала обретение влияния в Восточной Азии, в то время как для России единственной ее целью было поддержание образа великой державы. Успешная модернизация Японии в течение нескольких предшествующих десятилетий должна была увенчаться экспансией за рубеж. Восстановив государственный суверенитет в 1894 году, японский император стремился вернуть для Японии статус великой державы, а также создать буферную зону в Корее [Howland 2011: 54; Kowner 2001: 19; Lensen 1962: 337]. Мэри Вилгус отметила иронию положения Японии в Восточной Азии, написав следующее: «Об отношении к войнам в мире красноречиво говорит тот факт, что длившаяся менее года победоносная война сделала для Японии то, чего не смогли сделать четверть века успешной мирной жизни, – подняла ее до положения признанной мировой державы» [Wolff 2008а: 440]. Япония победила в войне и утвердилась в статусе мировой державы, сопоставимой в военном отношении с западными. Однако ее солдаты все еще казались странными и экзотичными, а европейские наблюдатели за 18 месяцев войны в Маньчжурии
См. [Edstrom 1989: 8–9; Iriye 1989: 768; Otte 2007; Duus 2007; Duus 1983: 154].
Схожую с Дуусом оценку дал Накаяма Дзиити. См. [Nakayama 1957]. См. также [Kowner 2007 г: 43].
