в тебя до беспамятства?
– А вдруг? – голос её игрив, как и у всякой стервы.
– Брось. Никто не полюбит тебя так, как я.
– Красиво говоришь. Как будто, в первый раз влюбился. И как же ты меня любишь?
– Всем сердцем. Я готов убивать ради тебя.
– Это мне и не нравится. Ты готов убивать, а умереть за меня сможешь? Отдашь свою жизнь за меня и наших детей?
– Ты прекрасно знаешь, как я хочу детей. Я полюблю их, и умру ради них, если придётся.
– Опять же, я тебе не верю. Слова твои пусты и идут не от сердца. Докажи мне свою любовь и я твоя. Уеду с тобой, буду жить в хлеву, рожу тебе детей в коровнике.
– И что мне сделать, чтобы доказать?
– Не спрашивай меня, сам думай.
Долго Гунтрам думать не смог, почувствовал, что засыпает. Взял её за плечо и развернул к себе лицом. Поцеловал, она ответила. Рука скользнула вниз от живота к бедру. Там и осталась. Она прервала поцелуй и громко выдохнула. Взглянула на него. Он любит этот взгляд. Взгляд вожделения и страсти.
Гунтрам красив, женщины так и млеют. Высокий, стройный, симпатичный; тонкие губы, аккуратная бородка вокруг рта и тонкая полоска вдоль скул до бакенбард. Волосы чёрные, как сама ночь. Всем хорош, но он из черни. Ох и угораздило его влюбить в эту ведьму знатного происхождения.
Глава 3
Рене разбудил стук. Тихий, но настырный. Ну и неженки эти святоши. Точно баба стучит. Нет бы приложиться всем кулаком, тогда бы Рене уже побежал открывать, а так – нет, ещё поваляется. Пусть лучше стараются. Вдруг он крепко спит? Не молод ведь. Этот девичий стук, что мышиный писк из соседней комнаты. Да у него жена сильнее стучала. Вот уж у кого били могучие ручища. Когда она на кухне отбивала мясо, кот прятался под кровать, а с карниза птицы разлетались.
Стук не стал громче, но и не унимался.
«Ладно, усердие нужно поощрять».
– Иду, иду! – Крикнул Рене, натягивая сапоги. Дошёл до двери, отворил. За ней священник. – Что так долбиться-то? Слышу я, не глухой.
У того взгляд испуганный, он в ужасе. Вряд ли это от грубого приветствия. Да и не так уж грубо вышло. Скорей, брезгливо.
Видно, что-то стряслось.
«Вот только этого сейчас не хватало».
– Там… там…, – священник тяжело дышит, будто задыхается. С трудом выговаривает слова, но толку от них нет.
«Чего ради так напрягаться? Возьми, отдышись, скажи всё спокойно. Ни черта ведь не понятно. Ах да, здесь это запретное слово. Но ладно, про себя можно».
– Что случилось-то? – зевнув, спросил храмовник.
– Идёмте, идёмте, – замахал руками суматошный, – Его Высокопреподобие вас зовёт. Дело срочное.
– Меч брать? – Рене нахмурил брови. Шрам над правым глазом загнулся в дугу. Старая боевая рана.
– Нет-нет-нет, не пригодится, – произнёс священник и зашагал боком, будто краб. Безотрывно глядит на храмовника, пойдёт ли следом. Рене почесал затылок,
