Земсков неплохой, очень неплохой парень, но – звезда. Такая звезда, боже мой!..
– Юриваныч, я пойду, – тускло сказала Ляля.
– Ляля, только никому ни слова! Собрание надо проводить, а тут еще деньги эти!.. Как все нескладно, как нескладно!
– Познакомьте меня со вторым режиссером. Он в курсе хоть чего-нибудь? – спросил Озеров.
– В курсе, конечно, в курсе! Покойный Виталий Васильевич всю текучку на него перекладывал, и он старается очень, очень!..
– Я познакомлю, Юриваныч. Если Игорь сейчас на месте. А Островского я у вас заберу, это мой Островский.
– На месте, Лялечка! Такой день, все собрались, кто же дома усидит… Боже мой, какая беда, какие несчастья.
В приемной перед зачехленной пишущей машинкой «Москва» сидела пожилая удрученная тетка.
– Как там, Ляля? – спросила тетка трагическим полушепотом, когда они вышли. – Ничего?
Ляля пожала плечами.
Следом выскочил Юрий Иванович:
– Экскурсию, экскурсию по театру надо обязательно, Максим Викторович! Я сам собирался провести для вас и для… молодого человека. Вот Ляля вам все покажет! И интервью надо организовать! Непременно организовать! У нас одна девчушка очень складно пишет для «Волжанина»! И в «Комсомольскую правду», и в «АиФ» звоните, у нас гости из столицы.
Заведующая литературной частью привела их в угловую комнату, полную сквозняков, растрепанных книг, папок и старой мебели. Выкрашенные в желтое стены сверху все были в мокрых разводах.
– Крыша, – объяснила Ляля равнодушно. – Теперь уж не починим. Хотите чаю?
– А у вас вообще-то подворовывают? – озабоченно спросил Федя Величковский.
Ужасно, но ему все нравилось!..
Нравился старый театр с полутемными истертыми лестницами и круглыми окнами, выходившими то на заснеженные липы и пустынную городскую улицу, то вдруг – неожиданно! – на широкую лохматую коричневую воду. Нравился директор с его захватанными очками и лысиной. Нравился артист Земсков, который на глазах у Феди задавал такие гастроли, что в холодном кабинете даже жарко стало! Нравилась заведующая литературной частью, одетая, как пожилая цыганка, с длинными, растрепанными, неухоженными волосами и толстенным томом Островского под мышкой. Нравилась детективная пьеса, игравшаяся прямо на его, Фединых, глазах – самая настоящая, в настоящих декорациях, современная, но похожая на старинную.
Еще ему очень понравилось, как шеф моментально укротил строптивого артиста! Кажется, тот ничего и не понял!
Феде очень хотелось… расследовать, красться по темным коридорам, подслушивать зловещие разговоры, делать выводы, опровергать обвинения и строить версии. Еще он представлял, как станет рассказывать всю эту историю папаше с мамашей, а они будут слушать – очень внимательно и с сочувствием, но сделав иронические лица.
Он очень любил, когда
