«Статья начиналась с ностальгического писания того, как человек домашинных культур, перекусив в пути под сенью дуба или пальмы, горшок, бурдюк запихивал обратно в свой хурджин; гражданин же цивилизации нынешней консервные банки и все упаковки оставляет под этой самой сенью. Это происходило, делал вывод автор, не потому, что папуас, бедуин или русский барин так трепетно заботились о среде обитания грядущих поколений, а по той причине, что бурдюк или горшок имели товарную ценность; предлагалось искусственно повысить в мировом масштабе цены на стеклянные бутылки, назначить цены на пластмассовые, платить за сдаваемые консервные банки… Антон предвидел, что возражения вызовет пассаж о природолюбии нищих цивилизаций. Поэтому кроме бедуинов в качестве примера фигурировала Москва двадцатых годов, в которой, по рассказам отца, мусора никакого не было, хотя никто ничего не убирал» [Там же, с. 245 – 246].
Да что там бутылки, консервные банки и навязчивая идея о безупречном предметоустройстве мира. Антон пытался противостоять сумбуру даже в такой тонкой интеллектуальной сфере, как поэзия. Им овладела мечта о тотальном улучшении всех стихов: «Познакомившись с известным поэтом, я начал советовать ему, что надо исправить в его стихотворении, ставшем популярной песней. Друзья погибли на войне, вспоминают о них только матери; девчонки, их подруги, все замужем давно. „Но помнит мир спасенный, – оптимистически заканчивалось стихотворение, – мир такой-то и живой Серёжку с Малой Бронной и Витьку с Моховой“. Я стал горячо доказывать: надо переменить только одно слово, даже не знаменательное, а служебное, союз на частицу, вместо „но помнит“ – „не помнит“. Я не сомневался, что первый, трагический вариант был мой – стих ведёт себя сам. Поэт холодно заметил, что он сказал именно то, что хотел сказать» [Там же, с. 371].
Пожалуй, можно сколько угодно иронизировать над таким своеобразным «чистильщиком виршей», но, похоже, мало кто станет отрицать, что снайперская точность слова на пятачке «Малой земли» стихосложения не только желательна, но и просто необходима. Однако и ювелирная искусность пиита, похоже, не решает всех творческих задач. Что-то неуловимое, вибрирующее должно быть, видимо, подмешано в музыкальную ткань стиха, чтобы она заиграла диковинными красками рукотворного персидского ковра.
Если герой романа А. Чудакова грезил о том, чтобы сделать более предсказуемым и упорядоченным мир Хаоса, то главная героиня романа Алексея Сальникова «Опосредованно», студентка пединститута из Нижнего Тагила, мечтала о более скромных высотах: сочинении стихов, которые бы «пробирали»: «Подружка жила на десятом этаже, при этом дом ее стоял несколько выше, поэтому с балкона были видны плоские крыши остальных десяти и девятиэтажек… Лена хотела текста, который бы вместил вот эту высоту, темноту и то, что балкон находился почти на углу дома, так что при взгляде налево стена, об которую терлись наждачные снежинки, обрывалась и как бы
