мотора. Моноплан Блерио от биплана, скажем, Вуазена или Фармана. Знал авиаторов в лицо: Пегу, Пуарэ, Гароса, Нестерова, Мацеевича. Не то, чтобы лично их всех видел – просто дома у меня висели их портреты…» [Там же, с. 154].
Сам изначальный момент преодоления человеком в союзе машиной земного притяжения завораживал, казался чудом: «Однажды в Сиверской я видел, как с плохо выкошенного поля взлетал аэроплан. Набирая разбег, авиатор объезжал выбоины, подпрыгивал на кочках и внезапно – о, радость! – оказался в воздухе. Глядя, как судорожно перемещается по полю машина, никто полета, откровенно говоря, не ожидал. А авиатор – взлетел. И не было для него больше ни кочковатого поля, ни смеющихся зрителей – предстали небо в разметавшихся по нему облаках и пестрая, словно лоскутная, земля под крыльями» [Там же, с. 345].
И то, что тогда мальчику виделось яркой картинкой из детских впечатлений, умудренному опытом взрослому представлялось символом надлежащего течения жизни: «Мне кажется, что у людей состоявшихся есть особенность: они мало зависят от окружающих. Независимость, конечно, не цель, но она – то, что помогает достигать цели. Вот бежишь ты по жизни со слабой надеждой взлететь, и все смотрят на тебя с жалостью, в лучшем случае – с непониманием. Но ты – взлетаешь, и все они с высоты кажутся точками… А ты летишь в избранном той направлении и чертишь в эфире дорогие тебе фигуры. Стоящие внизу ими восхищаются (немножко, может быть, завидуют), но не в силах что-то изменить, поскольку в этих сферах всё зависит лишь от умения летящего. От прекрасного в своем одиночестве авиатора» [Там же, с. 345 – 346].
Если пристально всмотреться в ассорти воспоминаний основного персонажа романа А. Чудакова, пожалуй, нетрудно понять, почему им овладела почти маниакальная мечта о разумном, да что там – совершенном, устройстве мира. Заметим, в романе «Ложится мгла на старые ступени» речь идет о послевоенных годах в провинциальном городке Чебачинск (название вымышленное) в Северном Казахстане, куда с начала 1930-х сталинский режим стал высылать политзаключенных.
Казалось, шансов на выживание в этой местности у большой семьи Саввиных—Стремоуховых было немного. Однако, похоже, сказались основательное (дворянское и духовное) воспитание старшего поколения и разнообразие трудовых навыков каждого из членов семейства: «Выращивали и производили всё. Для этого в семье имелись все необходимые кадры: агроном, плотник и шорник (дед), химик-органик (мама), дипломированный зоотехник (тётя Лариса), повар-кухарка (бабка), чёрная кухарка (тётя Тамара), слесарь, лесоруб и косарь (отец). Умели столярничать, шить, вязать, копать, стирать, работать серпом и вилами. Бедствиям эвакуированных не сочувствовали: „Голодаю! А ты засади хотя бы сотки три-четыре картошкой да капустой, да морковью – вот сколько земли пустует! Я – педагог! Тоже педагог. Но сам чищу свой клозет“» [Чудаков 2012, с. 117 – 118].
Об агрономических новациях деда – Леонида Львовича – выходца из семьи
