и мычит, как гибнущее животное. Она посмотрела на меня сквозь спутанные волосы, и я заметила, как бледно ее лицо и красны глаза. Я с трудом узнаю ее: она дурна собой, даже уродлива, как измученное животное. Мать подняла край ее сорочки, и я вижу, что ее белье все в крови. Я быстро опускаю глаза.
– Ты должна просунуть внутрь руку и повернуть ребенка, – говорит мать. – У меня слишком большая рука, не получается.
– Что? – с ужасом переспрашиваю я.
– Здесь нет повитухи, поэтому придется поворачивать ребенка самим, – нетерпеливо говорит мать. – Она слишком мала, а у меня слишком большие руки.
Я опускаю глаза на свои тонкие руки с длинными пальцами.
– Я не знаю, что делать! – вырывается у меня.
– Я тебе скажу.
– Я не могу!
– Ты должна.
– Мать, я ведь просто девочка, придворная, я и быть-то здесь не должна…
Меня прерывает крик Изабеллы, которая роняет голову на кровать.
– Энни, ради всего святого, помоги! Вытащи это из меня! Вытащи!
Мать берет меня за руку и буквально тащит к изножью кровати. Маргарита приподнимает подол Изабеллы, и я вижу, что ее тело все покрыто кровью.
– Вложи руку вот сюда и протолкни внутрь, – говорит мать. – Что ты чувствуешь?
Когда я продвигаю руку в податливую плоть Изабеллы, она кричит от боли. Я чувствую только отвращение. Отвращение и ужас. Затем мои пальцы натыкаются на что-то более осязаемое: маленькую ножку. Вдруг тело Изабеллы сотрясают схватки, и моя рука оказывается зажата как в тиски, мои пальцы сжимает до боли.
– Не надо! – кричу я. – Не делай так! Мне больно!
Она тяжело дышит и всхлипывает, как умирающая корова.
– Я ничего не могу с этим поделать. Энни, вытащи это!
Скользкая ножка зашевелилась от моего прикосновения.
– Нашла. Кажется, это нога. Или рука.
– Ты можешь найти вторую?
Я качаю головой.
– Тогда тащи так, как есть, – говорит мать.
Я оторопела.
– Мы должны это вытащить. Только тяни медленно.
Я начинаю тянуть. Изабелла кричит. Я прикусываю губу. Это страшно и отвратительно, и Изабелла внушает мне ужас и отвращение тем, что стоит вот так, как жеребая кобыла, рожает, как простая шлюха, вынуждая меня делать то, что я сейчас делаю. Я ловлю себя на том, что мое лицо искажено гримасой, а голова вообще отвернута в сторону, словно я не хочу видеть того, что делаю, стоя как можно дальше от кровати, от нее, моей сестры, этого чудовища, касаюсь ее безо всякой жалости, крепко держась за ногу существа внутри нее, как мне и было велено, вопреки моему сильнейшему отвращению.
– Ты можешь просунуть туда вторую руку?
Я смотрю на мать так, словно передо мной безумная. Это невозможно.
– Попробуй
