от господина Йоханссона.
– У вас с ним общие знакомые?
– Нет, конечно, я первый раз его вижу.
– Тогда откуда ты можешь знать, что конкретно этот старик знаком с неким господином Йоханссоном и тот регулярно посылает ему поклоны?
– Да ничего я не знаю. Здесь каждый второй или Йоханссон, или Андерсен. Это я так развлекаюсь, от скуки. Они ужасные тугодумы, и теперь этот дед целый день будет думать о том, кто я такой и какой такой Йоханссон передал ему поклон.
– Зачем тебе это?
– Не знаю, – пожал он плечами. – Я же говорю – от скуки».
Вот и этот сборщик алюминиевых баночек напомнил мне того старика норвежца. Но я продолжал с ним здороваться и делал это без всякого умысла, хотя про себя называл его не иначе, как «старик Йоханссон».
– Здравствуйте, – произнес сборщик баночек, заметно волнуясь, и продолжил: – Вот, икону вам принес. На помойке нашел. Только она… это, пораненная. Ее починить надо.
Нам и раньше алкоголики в обмен на спиртное приносили какие-нибудь иконки или металлические кресты. В этот раз я тоже ждал, что, рассказав об иконе, он закончит: «Только ты дал бы кагорчику-то на опохмел». Правда, я не помню, чтобы когда-нибудь видел его выпившим. Не видел, ну и что? Зачем-то он ее принес.
Он вручил мне икону и молчит. Я вопросительно кивнул и спрашиваю:
– И чего?
– А ничего, – ответил человек, повернулся и ушел.
Я смотрел ему в спину, и мне стало стыдно.
Икону мы отреставрировали. Большой старинного письма образ Спасителя. Сейчас в отремонтированном киоте он висит у меня в алтаре. С того памятного дня я долго не встречал этого человека. Уже и икону отреставрировали, и киот, а извиниться за тот разговор и поблагодарить дарителя всё не получалось.
Однажды иду по поселку и встречаюсь с ним буквально нос к носу. Он удивился:
– Икону? Не помню, ничего я тебе не дарил. Ты мне вот что лучше скажи, грех на мне это или нет? Я баночки пустые из-под пива хожу по помойкам собираю. И чего только там не нахожу: и крестики, и книжки божественные, иконки разные. Люди иконы на помойку выбрасывают. А я нахожу и уношу домой, у меня знаешь их сколько, ой. А бывает, просвирки нахожу, церковные. Не плесневелые, а только сильно засушенные. Не знаю, что с ними делать. На помойке оставить не могу. Дома размачиваю их в святой воде и съедаю. Это не грех? То, что я их съедаю, это мне не грех?
– Разве это грех? Нет, это не грех.
– А что такое грех?
Я показал ему на его прокуренные пальцы и сказал:
– Вот, изо дня в день самого себя добровольно травить табаком – это грех. А просфоры – это не грех. Наоборот, за это тебе спасибо.
Прошло еще, может, с полгода или даже год, звонит мне одна наша верующая и просит прийти домой к одному тяжело болящему человеку.
– Батюшка,
