я вспоминаю о них. Не хочу утомлять вас рассказом обо всем, что было между нами за это время, но мне тогда казалось, что в моей жизни нет, не было и никогда не будет ничего более искреннего, важного и судьбоносного. Ее причуды; ее вечно меняющееся настроение, то светлое, то сумрачное, как луг под проносящимися облаками; ее беспричинная злость; ее неожиданные раскаяния, из-за которых мое сердце то трепетало от счастья, то ныло от тоски. Вот чем я жил тогда, и все остальное для меня не существовало. Однако помимо этого глубоко в душе я чувствовал какое-то смутное беспокойство, меня не покидал страх, ощущение того, что мои отношения с Эди – не более чем любование радугой, настоящая Эди Калдер, какой бы близкой она ни казалась, в действительности далека и недостижима.
Как же трудно было ее понять! По крайней мере, такому простому деревенскому парню, как я. Если я начинал рассказывать о том, что действительно могло ждать нас в будущем, о том, что мы сможем расширить хозяйство, зарабатывать сверх того, что имеем, сто фунтов и, может быть, когда поженимся, даже сможем пристроить к нашему дому отдельную светелку специально для нее, она надувала губы и опускала глаза, словно слушать меня ей было невмоготу. Зато, когда она начинала фантазировать о том, кем бы я мог стать, если бы, например, нашел какой-нибудь старинный документ, по которому выходило бы, что я являюсь истинным наследником нашего лэрда, или если бы я без вступления в армию – об этом она и слышать не хотела – стал великим полководцем, известным на всю страну, вот тогда она прямо-таки светилась, как ясное солнышко. Я как мог поддерживал ее игру, но вскоре какое-нибудь неосторожное слово выдавало во мне обычного Джока Калдера из Вест-инча, и она снова презрительно поджимала губы. Так мы и жили, она – в облаках, я – на земле, и рано или поздно раскол между нами должен был произойти.
Случилось это после Рождества. Зима тогда была мягкая, холода хватило лишь на то, чтобы заморозить торфяные болота. Одним ясным утром Эди вышла на прогулку пораньше и вернулась к обеду с раскрасневшимися щеками.
– Джек, а твой друг, сын врача, еще не вернулся? – спросила она.
– Я слышал, его ждут со дня на день.
– Тогда, наверное, это его я встретила на торфянике.
– Что? Ты встретила Джима Хорскрофта?
– Наверняка это был он. Безумно красивый мужчина… Герой, с вьющимися черными волосами, коротким прямым носом и серыми глазами. Плечи у него как у античного бога, а рост… Думаю, твоя макушка, Джек, пришлась бы как раз вровень с его булавкой для галстука.
– Я ниже его всего на полголовы, Эди! – возмущенно поправил ее я. – Конечно, если это был Джим. Но скажи, у него была в зубах коричневая деревянная трубка?
– Да, он курил. Одет он был во все серое, а еще у него прекрасный низкий голос.
– Ах, так вы даже разговаривали!
Она слегка смутилась.
– Там в одном месте земля не промерзла, и он предупредил меня об этом, – пояснила она.
– Да, это похоже на старину Джима, – заметил я. – Если бы у него в мозгах было столько же сил, сколько в руках, он бы уже много лет назад стал доктором. О, а
