Их собрался там не один десяток, и каждый мастер здесь грозен на свой лад: и Бульдог Хадсон, и бесстрашный Скроггинз, который в свою очередь побил Сэма Жида. Там и черный Ричмонд, впрочем, нет, его там не было, но знал я его хорошо, это был самый опасный из негров, несмотря на сломанное бедро. Был там и Перселл, который мог победить лишь тогда, когда чувствовал, что его вот-вот одолеют. Был там – но кого назвать мне под конец? Ну хотя бы тебя – я уверен, что ты, последний из этой могучей семьи, еще ступаешь по нашей земле, где дай Бог тебе жить и поживать еще многие годы, ты, истинный сын английской земли, Том из Бедфорда, суровый, как зима, и ласковый, как весна.
Привет тебе, Том из Бедфорда, или как тебе еще там угодно называться, Весной или Зимой! Привет тебе, шестифутовый англичанин с карим глазом, достойный носить шестифутовый лук под Флодденом, где йомены Англии одержали победу над шотландским королем, его кланами и рыцарями{197}. Привет тебе, последний из английских кулачных бойцов! Много одержал ты побед на своем веку, и победы эти не были куплены желтым металлом»[8].
Эти слова идут от сердца. Нескоро наступят те времена, когда из крови нашей исчезнет страсть к бою, которая досталась нам от наших предков! В мире, где не будет места войне, мы сможем искоренить ее из себя, но в мире, который вооружен до зубов, это наша последняя и единственная гарантия будущего. Ни численность наша, ни богатство, ни воды, которые окружают нас, не смогут обеспечить нашу безопасность, если хотя бы раз дух наш утратит старое железо. Звучит, возможно, варварски, но кто знает, с какими формами варварства нам придется столкнуться? Ясно лишь одно: во всем этом огромном мире рассчитывать на жалость и снисхождение не стоит.
Довольно любопытными были взгляды Борроу на литературу и литераторов. И издателей, и собратьев-писателей он ненавидел одинаково сильно. Я не припомню, чтобы хоть в какой-то из его книг мне встретилось хотя бы слово похвалы кому-нибудь из современных писателей или авторов предшествующего поколения. О Саути он отзывался с таким чувством, которое многие приняли бы за чрезмерную теплоту, но во всем остальном Борроу, живший, когда блистали в полную силу Диккенс, Теккерей и Теннисон, предпочитал обращать свой взор на какого-нибудь безызвестного датчанина или валлийца. Мне кажется, причина этого в том, что его гордый дух был надломлен неудачами, которые преследовали его в молодости, и медленным признанием. Он ощущал себя вождем племени и, когда племя его не заметило, сам в презрении от него отвернулся. Взгляните на его гордое, чувствительное лицо, и вам все станет понятно.
Возвращаясь в мыслях к прошлому и говоря о боксе, я вспоминаю один понравившийся мне случай. Мой друг читал посвященный боксу роман «Родни Стоун»{198} одному знаменитому австралийскому боксеру, который был прикован к постели смертельной болезнью. Умирающий гладиатор слушал внимательно, и особый профессиональный интерес у него вызывали эпизоды, в которых описывались схватки.
Борроу Д. Лавенгро мастер слов, цыган, священник. – Л.: Художественная литература, Ленинградское отделение. 1967. – С. 214–215.
