style="font-size:15px;"> – Желаете, чтобы я прикрыла окно? – спросила напоследок она.
– Нет, – устало мотнула головой я. – Оставьте как есть.
– Хорошо, миледи. Только будьте осторожны, не простудитесь на сквозняке.
Я проводила ключницу взглядом, пока она, сгорбившись, выходила из комнаты.
Не простужусь. Я вообще никогда не болею.
Оставшись наконец одна, я встала, опираясь обеими руками о спинку стула, и с шумом выдохнула. Потом взяла с полки свой гребень и подошла к висевшему на стене зеркалу. Это был кусок стекла овальной формы в массивной черной раме, в котором отразилось изможденное лицо запуганной девочки. Не так чтобы полной, но и не субтильной. Лишнего веса у меня нет, но кость широкая, что время от времени заставляло меня комплексовать, сравнивая себя с идеально тонкими фигурами некоторых девочек. Большая грудь тоже заставляла отчаянно комплексовать. Учительница Ариадна, очень строгая и чопорная жрица, хмурилась и говорила, что это большой недостаток, ибо привлекает внимание мужчин и вызывает в них плотские чувства. Правда, учительница Литана, более молодая и более мягкая, потихоньку говорила, что большая грудь – это, наоборот, хорошо, поскольку означает, что у меня вернее всего будет много молока после родов. Дескать, для жриц эта сторона вопроса значения не имеет, потому учительница Ариадна ее и не учла. Меня отчего-то не приводили в восторг ни упреки последней, ни подбадривание Литаны.
Зато насчет моих глаз мнение было единодушным. Зеленые глаза – это от демонов, и потому они являются признаком греховной сущности. Единственное, что могло слегка компенсировать такой недостаток, – это мое имя, вернее, первая его часть. Девушка, имя которой начинается со слова «вера», не может быть совсем безнадежной. Вот только жрицы не знали, что я не воспринимаю себя как Веронику, а я не спешила их на этот счет просвещать. Мой отец был бароном, и в силу каких-то сложных дворянских правил его дочь, пусть и незаконную, следовало назвать именем, которое начиналось бы на букву «В». Так и появилась Вероника, но мама всегда называла меня Ника или Николь. И только после ее смерти, когда с легкой руки отца я попала в пансион, имя, данное при рождении, всплыло снова.
Круглое лицо обрамляют каштановые, распущенные волосы. Ни длинные, ни короткие. Никакие. Короткие стрижки начали входить в моду еще до того, как я попала в пансион, но в ультрарелигиозной среде они считались неприемлемыми: женщина не может одеваться или стричься подобно мужчине. Когда же мои волосы отрастали достаточно длинными, что мне весьма нравилось, они начинали потихоньку виться. Это тоже не поощрялось, как, впрочем, и все излишне женственное. Так что стоило моим волосам отрасти чуть больше, чем считала допустимым учительница Ариадна, как ко мне вызывалась девушка, которая занималась стрижками. Все лишнее немилосердно отстригали большие грубоватые ножницы. А то, что оставалось, тщательно прилизывалось на голове и собиралось в тугой хвостик. Собственно, именно с такой прической я и приехала сюда.
Отступив
