и, прищурившись, гневно взглянула на мать.
– Прекрасно! Она придет через час. – Та вся светилась, словно выиграла в лотерею.
– Как через час?
– Я имела наглость договориться с ней заранее. Извини, но у меня тоже есть личная жизнь!
– Тоже? – Брук рассмеялась и тут же пожалела об этом – каждый вдох давался с трудом.
– Ты поняла, о чем я говорю.
– Поняла.
Мать с видом победителя забрала с собой папку, кружку так и нетронутого чая и блюдо с шоколадным печеньем и восхитительным апельсиновым джемом, а Брук осталась лежать, закрыв глаза. Этот час будет долгим, как и все последующие три дня.
Звонок в дверь разбудил ее. Найдя удобное положение и почувствовав, что боль ненадолго отступила, женщина задремала и совсем была не готова к приему гостей. Ее карьера телевизионной ведущей закончилась буквально несколько часов назад, когда она хлопнула дверью гримерки и ушла, и было непривычно думать о том, чтобы предстать перед кем бы то ни было в непрезентабельном виде. Никто, кроме матери, даже ее собственный муж, никогда не видели ее в таком состоянии, и одна эта мысль добавляла страданий. Как будто ей было мало.
– Брук? К тебе пришли.
Голова матери показалась в дверях, оценивающий взгляд скользнул по мятой кровати. Через секунду в комнату вошла молодая и довольно симпатичная девушка, на вид не больше тридцати лет. На ней был аккуратный брючным костюм из мягкой ткани – удобно и практично, – белая футболка и простые белые кеды. Волосы, зализанные у лица, собраны в пучок, а глаза едва тронуты тушью. Молодость и спокойствие – это считывалось с ее улыбающегося лица.
– Добрый день, меня зовут Элен, – голос тихий, достаточный только для того, чтобы не напрягать слух.
– Проходите, Элен. Извините, не могу встать или хотя бы сесть. Моей матери позарез понадобилось строить свою личную жизнь в ее семьдесят с хвостиком лет, и я вынуждена принимать вас в таком виде.
– Ничего страшного. Я все понимаю. – Наклон головы вправо, слегка прикрытые глаза, мягкая улыбка. И снова этот приятный, звучащий как песня, голос.
– Ладно. Я, признаться честно, никогда не… собеседовала никого. Этим… Этим занимался муж.
Элен молчала. Ее мать пристально смотрела, чуть ли не закатывая глаза, – она устала от этой драмы. В их времена, когда никто ни к кому не привязывался и легко отпускал ушедшего близкого человека, было глупо так страдать.
Брук не страдала. В ней не было ничего, за что цеплялась ее память, если только не происходило что-то из ряда вон. Например, первая в ее жизни необходимость самой разбираться с прислугой. Все остальные помощники – повар, уборщицы, секретарь, отвечающий за документы, давно работали с ней, и не было нужды выбирать кого-то нового. Но до личной помощницы она не опускалась никогда.
Именно так – опускалась. Пусть многие знакомые презрительно кривили свои недавно сделанные носы, узнав, что она со всем справляется сама, Брук никогда не приветствовала в команде
