лет восемнадцати-двадцати.
Мысли, и без того несущиеся карьером, удвоили темп – теперь Яша был близок к панике. Вот сейчас гость выйдет из машины, подойдёт и задаст вопрос – а что ему отвечать? Продолжать стоять на крыльце и улыбаться с глупым видом? Выкручиваться, отделываться общими фразами, надеясь, что кривая как-нибудь да вывезет? Притвориться больным, попросить заехать в другой раз? Вариант недурён, но что изменится-то до этого самого другого раза?
Решение пришло вдруг, как вспышка магния на полке аппарата фотографа. Амнезия, потеря памяти! Если это сработало в 1929-м году, то почему бы не сработать и здесь, в 2022-м? Сослаться на неудачные последствия эксперимента, показать установку в подвале – помнится, Давыдов упомянул, что никому о ней не рассказывал… Хуже точно не будет, потому как хуже некуда – а вот польза может и получиться, особенно, если под предлогом потери памяти попросить парня помочь «дяде Лёше» вспомнить хотя бы самые необходимые вещи?
Автомобиль мелодично рыкнул, подался задом, заруливая на площадку. Хлопнула, закрываясь, дверка, что-то тонко пискнуло в руке выбравшегося из машины молодого человека в короткой, до пояса, ярко-красной куртке. В руке он держал что-то вроде вещмешка, химически-яркого красного цвета.
– Здрасьте, Дядь Лёш! Я тут возвращался из Твери – дай, думаю, заверну к вам. Набирал, хотел предупредить, а вы всё не берёте…
Он широко улыбнулся, что, впрочем, не скрыло тревожных ноток голоса.
– Я уж переживать начал. У вас точно всё хорошо? Может, опять сердце?
Яша кивнул и посторонился, пропуская парня в дом.
Всё, поздно гадать. Теперь – как получится.
IV
Чувствительный хлопок сзади по плечу, широкой, как лопата, ладонью в кожаной перчатке. «Приготовиться!» – кричит пилот. То есть он должен это крикнуть, но за тарахтеньем мотора и воем воздуха, я ничего не слышу. Отстёгиваю ремни, переваливаюсь через бортик кабины и встаю в рост, хватаюсь за ближайшую стойку, поддерживающую верхнюю плоскость биплана. Марк тоже отстёгивается и изготавливается последовать за мной. Я отрицательно качаю головой – рано, места на крыле мало, как и в тесной одноместной кабинке, где мы едва-едва поместились при взлёте. Стоять крайне неудобно – согнувшись, уперев одну руку в борт, другой намертво вцепившись в расчалки, чтобы хоть как-то противостоять набегающему потоку. Взгляд на пилота, тот кивает, поднимает левую руку, сжимает и разжимает кулак – «Пошёл!» – и я, мысленно перекрестившись, отталкиваюсь ногами от крыла и головой вперёд лечу в семисотметровую пропасть, полную прозрачного осеннего воздуха.
Ни о каких «самораскрывающихся» парашютах, как и о вытяжных фалах, которые в больших самолётах пристёгивают перед прыжком карабином к тросику, протянутому под потолком кабины, тут речи нет. Старина У-2 (хотя, какой же старина? Всего два года, как в производстве, последний писк советского авиапрома!) лишён подобных излишеств.
