style="font-size:15px;"> – Да чары все это! Чары, Ваня. А чары они наводить – ох, умельцы! И меня, честную девушку, околдовали и в верблюдицу превратили! – упорно возражала ему Белая Верблюдица, стараясь объяснить ему, что к чему.
– Да что ты? Для чего это?! – удивился Ваня.
– Чтобы была бессловесной прислугой. Чтобы ту рухлядь, рвань, осколки да обломки, что они перед народом на прилавок выкладывают, огромными тюками покорно перетаскивала с базара на базар. И ни словечком возразить не могла, – горестно вздохнув, объяснила Белая Верблюдица.
– Так ты что же? Не Верблюдица вовсе? – в ужасе переспросил Ваня.
Да нет же! Ваня! Не знала я, чем они промышляют, вот и пошла на свою беду к ним в прислуги. А как узнала, что они обманщики-чародеи, бежать хотела да обличить их, бессовестных. Да не успела я. Околдовали. Кого хочешь – всех околдовать могут! В услужении у них и мухи-чаровницы. Вьются, жужжат перед носом покупателя. Чары наводят. Так от этих чар вся та рвань да обломки то коврами роскошными, узорчатыми, мастерской работы, то бесценной золотой и серебряной посудой кажутся, – объясняла она, позвякивая драгоценной уздечкой. Но крайне озадаченный Ваня ей возразил:
– Да ну! Право слово… Что такое говоришь? Зачем эта напраслина?
– А ты не спорь, Ванюша! А лучше посмотри на мою уздечку, что так крепко в кулаке сжимаешь! – сказала Верблюдица, опуская голову поближе к Ване.
– А вот и посмотрю-ю-юу! О!!! Это что же такое делается?! Это что же такое!!! Люди добрые!!! – воскликнул Ваня в крайнем изумлении, глядя то по сторонам, то на потертую, кое-где в узелках уздечку. Видимо от изношенности, она не раз рвалась, и кому-то приходилось ее связывать. Но за разговором базар был далеко позади. А эта рвань вместо той, сверкающей золотом и драгоценными камнями, уздечки лежала на его ладони.
– А ты мне не верил! Говорю же тебе, Ваня, чары. Чары все это! Так и покупателей своих они обманывают, мерещится людям на рынке, что лежит на их прилавке роскошь невиданная. Всё сверкает-сияет: что посуда золотая, украшенная драгоценными каменьями, что ковры восточные с узорами невиданными, что халаты шелковые, что украшения красоты неописуемой, но это все только кажется людям. А лежит на прилавке тех купцов разложенная ими рухлядь, рвань. Да осколки-обломки – словом, мусор разный. Не хотела я в обманах этих участвовать! Потому и отдали меня в обмен на твой узелок. Понимали: «Кто верблюдице поверит?» У-у-у! Бедная я! Бедная! – пролепетала она, роняя сверкающие не хуже самоцветов крупные слезы.
– Ну… ты… того, ну не плачь. Сердце мне не рви! Да шут с ней, с уздечкой этой. Да не на сбрую же я польстился. Да и негоже честную девушку на поводке водить! А вот сейчас же и сниму! Зачем мне эта старая веревка! Никакая это не уздечка! – И с этими словами Ваня решительно снял с Белой Верблюдицы потёртую уздечку. Белая Верблюдица обрадовалась этим словам и освобождению:
– Ох! Спасибо тебе. Спасибо! Сердечный ты человек! – обрадовалась Верблюдица, прыгая от радости по траве
