и патронов. Продали нас, братки, продали.
Этот плач разносился над берегом, сливаясь с элегическим рокотом волн. Это горе не залить вином, шумными потоками низвергавшимся в те дни в черное-черное море.
Потом кончился драп и началась фаза окружения. И снова тот же лейтмотив прозвучал над морем: “Продали нас, братки, продали”. Но он звучит глуше, потому что боль сильнее.
И вот, наконец, третья фаза: пленение и рабство. И опять этот плач, перешедший потом в тихий стон бессловесных животных (ибо плен лишил нас почти всего человеческого).
Нет, не забыть тех трагических дней. Воистину, это была трагедия, то есть песнь о козлах, влекомых в Райш на заклание» (с. 132)75. Не поостерегся автор привести в тексте мемуаров и один из типичных образчиков скудоумия, свойственного иным политработникам, выставив обладателей этой военной профессии в довольно непривлекательном виде (с. 315). Явную оппозицию он составляет подозрительности и жестокосердию в отношении репатриантов, когда вспоминает: «В пути потеряли шестерых. Нет, они не убежали, не дезертировали. Они ушли из жизни навсегда: двое утопилось, двое повесилось, один отравился, один перерезал себе горло бритвой. Когда старшему лейтенанту, командовавшему нашим батальоном, сообщили о шести самоубийцах, он сказал, не задумываясь: “Собакам – собачья смерть. Раз покончил с собой, значит, виноват перед Родиной. Туда им дорога!” Но старший лейтенант – невежда: он не знает психологии, не понимает и не хочет понять, что творится в душе бывшего пленяги, пережившего ужасы Райша и бредущего сейчас к пенатам своим. Нет, закоренелый негодяй, подлый изменник и предатель, всякого рода продажная тварь цепко держится за жизнь. Человек, лишенный моральных устоев, никогда не решится учинить над собой насильственную смерть. Легко расстаются с жизнью только невинные души, чувствительные натуры, идейные люди. Именно такими и были эти шестеро, покинувшие нас в пути» (с. 305). Не умалчивает Сатиров и о таком характерном феномене, как нежелание большинства репатриантов после освобождения спешить сообщать о себе родным, что вызывалось боязнью их расстроить, если вдруг волею судьбы они последуют в направлении Колымы (с. 318).
Не скрывает он и случаев проявления отнюдь не патриотичного отношения к пленным со стороны местного населения в первые месяцы войны: «Нахватавшие всякого советского добра колхозники издевательски кричали вслед нам: “Что, навоевались, сталинские иксососы? С голоду теперь подыхаете? Так пусть вас Сталин кормит!”» (с. 188). Наряду с комплиментами национальному характеру Сатиров имеет мужество высказать и горькие критические суждения в отношении соотечественников (с. 198), упоминает о случаях национальной вражды в среде военнопленных, оскорбительного отношения русских к представителям нацменьшинств. В тексте встречаются факты, не только иллюстрирующие взаимопомощь лагерников, но и свидетельствующие об острых конфликтах на бытовой почве. Все это также не соответствовало общепринятым
Ср. с позицией С. Злобина, который подобные стенания постарался объяснить стремлением попавших в плен снять с себя личную ответственность за случившееся: «Пленник не хочет взять на себя вину за то, что он не сумел защищать родину. Ему необходимо как воздух найти объяснение вне себя. И как ответ на мучительные поиски этого объяснения кем‐то недобрым снова посеяны были слова “измена”, “продажа”» (
Для полноты картины приведем здесь и дневниковую запись И. Г. Генова (1896–1970), заведующего орготделом Крымского ЦИК, во время войны – командира второго района партизанских отрядов Крыма, члена подпольного обкома партии. Размещенная в интернете его рукопись отличается от опубликованного в советское время текста (
«3-XI—41. Никогда не забу[ду] отступление наших войск в эти дни. (Если беспорядочное бегство [вообще] можно назвать отступлением) [нрзб] из‐за отсутствия бензина по дороге стоят десятки брошенных автомашин, брошенных искалеченных лошадей, разбитых повозок брошенных с кручи в овраг пушках и полевые кухни. Мимо все время идут в разброт группами и в одиночку, грязные, оборванные, обросшие, измученные, уставшие и обозленные солдаты. Все [они] идут еле ноги волочат и никого из них никакого военственного вида идут не как солдаты, а как колхозники после работы. Каждый думает только о своем собственном благополучии, им кажется, что действительный секрет спасения от опасности – это спешить и они спешат: одни на Керчь, а другие на Севастополь.
Вот неделю, как я наблюдаю за этим позорным зрелищем, и до сих пор я ни разу не видел, нигде не видел старших офице[ро]в, а тем боле генералов их как бутто в армии у нас не было и нет. Одни только лейтенанты да капитаны, вот кого солдаты видят возле себя. Этим видимо и нужно объяснить ту их исключительную злобу, с какой солдаты провожают старших офицеров когда они [как угорелые] мчатся [мимо них] на своих “эмках”.
Что может быть позорне[е] пьяного офицера. Пьянка приняла массовое распространение, а это главная [причина] ослабления дисциплины. Рыженко Гриша и Коновалов Сергей мне рассказывают, как они сегодня доставали у солдат оружие. За одну флягу вина – винтовку, за флягу спирта – автомат. Таким образом они набрали десятки винтовок и несколько автоматов. Если солдат [а тем более [нрзб]] пропивает свое оружие это уже не солдат!! Коновалов говорит “Хорошо, что бегут, а не остаются и в плен не здаются. А то что бегут это ничего: побегут, побегут, да где небудь остановятся!”» (https://vk.com/wall-194495149_355) (дата обращения 25.08.2022).
