с ужасом глядя на тень его все еще протянутых к ней рук:
– Не трогай меня! Я боюсь! Я боюсь тебя!
9
Этот вечер прошел, как и все вечера, когда мать Кромуэля не выезжала, за чтением книг и обрывочными разговорами. В гостиной с камином и низкими мягкими креслами было тихо и уютно, как бывает в благоустроенном английском доме, а не в большой парижской гостинице.
В половине одиннадцатого мать Кромуэля отложила книгу и встала с кресла:
– Спокойной ночи, Кром. Идите спать. Уже поздно.
Кромуэль тоже встал. Лампа под белым стеклянным абажуром бросала матовый свет на его взволнованное лицо.
Мать внимательно посмотрела на него:
– Что с вами, Кром? Вы как будто грустны. Здоровы ли вы?
Кромуэль покраснел.
– У меня болит голова, – сказал он тихо.
Она приложила ладонь к его лбу:
– Жара нет. Спите спокойно. Завтра все пройдет.
Он молча поцеловал ее руку. Она коснулась губами его гладкой щеки.
– Вам скоро уже бриться придется. – Она улыбнулась: «Вот и у меня взрослый сын». – Ложитесь скорей и не читайте в кровати.
Она пошла к двери спальной, на пороге остановилась, кивнула ему и подождала, пока Кромуэль вышел в коридор и потушил свет в гостиной.
«Какой он большой. Какой красивый. Мой сын».
Белая простыня и лиловое одеяло были откинуты на широкой низкой постели.
Она медленно разделась. Платье легло на кресло, длинная нитка жемчуга мягко стукнулась о замшевое дно шкатулки. Она сняла кольца, вынула серьги из ушей, причесала щеткой короткие волосы, взглянула в туалетное зеркало на свое красивое, холодное, еще молодое лицо, тонкую шею и белые плечи.
«Я счастливая женщина, – подумала она смутно. – Мне так хорошо. Мне есть для кого жить. Для Крома».
Она легла, вытянула под одеялом свои длинные мускулистые ноги.
«Завтра утром поеду кататься верхом в Булонский лес, – вспомнила она с удовольствием. – А потом завтрак у Джен. Да, очень приятно».
Она легла на спину, скрестила руки поверх одеяла и прочла вечернюю молитву.
Окончив, она повернулась на правый бок и закрыла глаза.
Сон был уже совсем близко. В голове, как разорванное прозрачное облако в пустом небе, плыли отрывки каких-то слов, каких-то фраз. Уже не было сил составить их, понять, что они значат. И вдруг плечи ее вздрогнули. Она открыла глаза.
– Кром, – сказала она громко. Беспокойство, животный страх за сына быстро пробежали по ее телу, подкатились к горлу. Страх самки за своего детеныша. – Кром.
Ее сердце сжалось, как всегда, когда ее сыну грозила какая-нибудь опасность или болезнь. Знакомое чувство страха за него отдалось болью в ее теле. Той незабываемой, страшной болью, которую она испытала в первую минуту его рождения, его жизни, когда кровная связь, связывающая мать и ребенка, еще не была перерезана.
Она села, провела рукой по лбу.
– Что
