спустился вниз и включил радио. Несмотря на значительное удаление от центра, «Европа Плюс» ловилась довольно четко. Пока разогревался чайник, пошел на кухню и нашел заварку. Затем заварил чай и стал застегивать запонки на манжетах.
В это время открылась дверь и вошла Дина. Она была в черном коротком пальто и простой синей косынке в белый горошек. Длинные светло-рыжеватые волосы были уложены так, что спускались прядями на плечи, шею и грудь. Какое-то время она молча смотрела на меня, стоя в проеме двери, а потом закрыла ее за собой. Дина не стала раздеваться, только сняла и положила косынку, и стояла около двери, засунув руки в карманы пальто и уставившись в пол. Она выглядела скорее сердитой, чем несчастной. Я наконец разобрался со своими запонками.
– Здравствуй, Дина, – мягко проговорил я.
– Хай, – вяло ответила она приветствием, перенятым из видиков.
– Ну, как ты?
– А как ты думаешь?
Я налил себе чаю и решился на тривиальнейшее из возможных заявлений:
– Прими мои соболезнования.
Она промолчала. Я предложил ей чаю, но она отвернулась.
– От попсы тащишься? – спросила она.
«Европа» в это время транслировала дурацкий шлягер «Айн, цвай, полицай».
– Извини. Было так одиноко и неуютно, к тому же…
Она не дослушала, пожала плечами, пошла в гостиную и, не вынимая рук из карманов пальто, села в кресло Олега. Я прошел за ней и сел на ручку дивана, прихлебывая чай.
– Пойми, смерть твоего отца для меня действительно тяжела, ведь он был моим братом.
Она снова ничего не сказала.
– Я не нахожу подходящих слов, – попытался оправдаться я. – На язык лезет что-то пошлое.
Она молчала. Я не хотел расспрашивать ее накануне похорон и потому просто сказал:
– Не могу поверить в это. Не могу! Он ведь всегда был таким осторожным.
Снова молчание в ответ.
– Он даже когда пил – половинил.
Молчание.
– И так любил свою работу.
Две слезы стекли по щекам Дины.
– Его что-нибудь беспокоило в последнее время? Может, он был озабочен чем-то, и это делало его рассеянным?
Она молчала, слезы струились по ее щекам.
– Дина?!
Она вскочила с кресла.
– Заткнись! – закричала она. – Умолкни, неужели не понимаешь, это невыносимо!
Она убежала на кухню и стояла там, вся обмякшая, содрогаясь от рыданий.
– Что невыносимо? – спросил я, стоя у нее за спиной. – Я не понимаю, что для тебя невыносимо, мои чувства?
– Мой папа! Он же мертв, понимаешь?
Я протянул руку, и она уткнулась мне в плечо. Я крепко обнял ее и подождал, пока девушка успокоится.
Дина немного пришла в себя, и я налил ей горячего чаю. На этот раз
