style="font-size:15px;"> Не возражал он Покровскому, по крайней мере публично, и по вопросу исторической роли русского народа. Михаил Николаевич четко исходил из того, что не нес в себе русский народ никакой объединительной роли по отношению к другим народам, а был, как и указывал Ленин, «русским держимордой», угнетавшей все другие присоединенные к русскому государству народы. Так, когда председатель ЦИК Грузинской ССР Филипп Махарадзе (1868–1941), известный по конфликту со Сталиным в 1922 году в вопросе по поводу федеративного устройства СССР, в 1931 году имел неосторожность высказаться о положительном историческом взаимоотношении Грузии и России, это так возбудило Покровского, что он на Всесоюзной конференции историков-марксистов тут же взял слово и произнес: Великорусский шовинизм есть опасность много большая, чем это могут себе представить некоторые представители нацменьшинств. «Ещё раз повторяю, я считаю, что т. Махарадзе относится к нам, русским, слишком снисходительно. В прошлом мы, русские, – а я великоросс самый чистокровный, какой только может быть, – в прошлом мы, русские, величайшие грабители, каких только можно себе представить»[20].
Более того, Михаил Николаевич в основание созданной им схемы исторической науки послеоктябрьского периода заложил тезис о том, что вся русская дореволюционная историческая наука, базирующаяся на трудах Карамзина, Чичерина, Соловьева, Ключевского, других наших классиков – это наука помещичье-буржуазная, а значит – контрреволюционная. Прежде всего она является контрреволюционной потому, что в свою основу кладет историю русской нации и русского национального государства. До самого своего ухода из жизни в 1932 году Покровский боролся за то, чтобы прежнюю историю России заменить на новую, ленинскую – историю народов СССР. Характерный в этом плане пример: в августе 1928 года, когда Покровский задумывал созвать Всесоюзную конференцию историков-марксистов, то поначалу включил в структуру конференции секцию «История России». Но через три месяца спохватился и переназвал секцию – «История народов СССР», объяснив это в следующих словах: «от одной из устаревших рубрик нас избавил коммунистический стыд. Мы поняли – чуть-чуть поздно, – что термин «русская история» есть контрреволюционный термин, одного издания с трехцветным флагом и «единой неделимой»[21].
А вот Сталина в этом плане мучил не «коммунистический стыд», а нечто иное: соображения большой политики и судьба завоеванной большевиками в 1917–1920 годах политической власти в России.
В 1923 году, когда вся верхушка большевиков (Троцкий, Зиновьев, Бухарин, другие) ещё твердо рассчитывали на то, что в Германии победит пролетарская революция и что уже не за горами и победа мировой революции, Сталин не оспаривал ни своих коллег по партии, ни взглядов академика Покровского. Но после смерти Ленина, начиная с 1924 года, Сталин стал понимать, что геополитическая ситуация в мире стала меняться не в пользу Советской России, и он стал потихоньку формулировать тезис о возможности победы пролетарской
См.
«Отечественная история. 1994. № 3, с. 148.Цит. по:7Орг«//овЛ.^7. Указ. соч. С. 90.
