и не таким лосям рога отворачивали. Однако Есаулов и Торопов, хоть и много разного за службу свою начудили, но так и остались «настоящими парнями». Посему решили выживать Некрасова на повышение, причем желательно в периферийный колхоз. Дабы потом соседи за такой «подарочек» предъяву не выкатили.
А вскоре случилась та самая история с неудачным задержанием Ребуса. И теперь уже Есаулов лично заинтересовался странными феноменальными способностями своего подчиненного. То, что Ребусу удалось тогда уйти, – это полбеды. При той классической организационной неразберихе, при ежечасно поступавших противоречащих друг другу начальственных вводных и дебильной ошибке в объекте на Московском вокзале, трудно было надеяться, что выйдет как-то иначе. Но вот распечатка, вернее ее копия, которую сотрудница ОПУ случайно подмахнула в машине Дорофеева, вызвала у Максима гораздо больше вопросов. Доступ к этому документу имел ограниченный круг людей, в число которых входил и Некрасов. А учитывая, что в ту роковую ночь между ним и бригадиром наружки вспыхнул непонятный конфликт, подозрения в отношении Некрасова усилились.
Усилились – но не более. «Опушник» в ту ночь скоропостижно скончался, и об истинных причинах конфликта отныне можно было только гадать. Что касается Полины Ольховской, вышло так, что нормального контакта установить с ней не удалось: после гибели бригадира та ушла из наружки, и все последующие попытки встретиться и в неформальной обстановке поговорить без протокола завершились неудачей. Более того, в последний раз, когда Есаулов пытался дозвониться до Полины, трубку снял ее любовник – крутой и влиятельный бизнесмен Игорь Михайлович Ладонин, который в довольно грубой форме послал Максима по одному привычному адресу.
Раскрутить Дорофеева тоже не удалось. Хоть и был он ранее судимым, хоть и проходил по спецучетам как «редиска – нехороший человек», но на момент задержания был полностью чист. А документ, который нашла в его машине Полина, был изъят без соблюдения необходимых процессуальных норм. Так что Дорофееву не составило особого труда отпереться: «Я – не я и лошадь не моя; нечего мне всякое фуфло подсовывать; и вообще – вот у меня справка из школы о том, что я буквы в слова складывать так и не научился». Формально он, в общем-то, был прав.
Словом, внутреннее расследование, проведенное Есауловым, выражаясь по-чеховски, «попало в запендю». Последнее средство – вызвать Некрасова на откровенный мужской разговор – также не принесло результата. Он «то плакал, то смеялся, то щетинился как еж…». В общем, после долгого, на повышенных оборотах разговора подозрения Есаулова почти переросли в убежденность. Вот только фактов, конкретики все равно не было. Так что, когда вскоре на отдел пришла разнарядка откомандировать перспективного сотрудника на трехмесячные курсы повышения квалификации, Максим не раздумывал ни минуты. Хоть на квартал, но с глаз долой, из сердца вон…
Некрасов
