разговоры о том, что может автор, если до него все уже сделала природа – так вещал он с очередных трибун, и ему все рукоплескали, а он не понимал, почему его восторженно слушают, ведь он сам подписывал смертный приговор тому, чему посвятил всю жизнь. Одним словом, он стал просто зарабатывать деньги. Он бы ушел из университетов еще давно, но Линда была слишком занята, чтобы выслушать его глупые стенания, а деньги все еще были нужны. Восторженный парень с идеалами погиб, и на смену ему пришел какой-то странный и саркастичный тип, на которого сам Эйдин смотрел с усмешкой. От полного падения в пустоту его удерживала только семья, Портсмут и старый Филип Смитон.
С Филипом их свел простой случай, они встретились на рынке, когда Эйдин срисовывал красивые ирисы, а садовник подмигнул ему и сказал, что в его теплицах найдутся экспонаты и получше. С тех пор они стали неразлучными друзьями. Гилберт пробовал возить туда и Джейн, но той не понравилось копаться в земле, она случайно разорвала шелковое платье, и он оставил все попытки.
Эйдин очень любил свою дочь, но не мог замечать, что с каждым годом, который она проводила в высшем обществе, все естественное, что в ней было, уходило, и на это место вставало что-то непонятное, странное, ломающееся, от чего она напоминала красивую, заведенную куклу на шарнирах. Все были такими, подумал он и выпустил дым. «Не все», – внезапная мысль пробежала и остановилась. Если бы он не был настолько уставшим, то наверняка смог бы ее прогнать, но сейчас все в нем остановилось, и он обреченно следил за тем, как воспоминания перемешиваются с настоящим.
Мадаленна Стоунбрук. Об этой девушке он вспоминал не так часто, но вспоминал. Знакомство их получилось странным, даже для него самого. Мисс Стоунбрук нельзя было назвать радушной, с трудом приветливой, но вежливость и холодность были основными составляющими ее характера. Эйдин редко думал о посторонних, о тех, кто приходил в его жизнь всего на полтора часа каждый день, он не допускал в свою личную жизнь лишних, но для Мадаленны сознание сделало исключение. Он запомнил как ее зовут, и это всплывало в самые неподходящие моменты. Что-то диссонансное и вместе с этим гармоничное было в том, как сочеталось певучее итальянское имя с мрачным лицом. Она не была красавицей в общем смысле этого слова, и не было никакой надежды, что она таковой станет, но, возможно, с удивлением подумал Эйдин, ей это и не требовалось. Большие глаза, рыжие волосы, длиннее, чем того требовала мода и удивительный свет, который вдруг разбивался целыми столпами, когда она думала, что ее никто не видит. Она напоминала одну из героинь Россетти – немного меланхоличную, задумчивую и удивительно тонкую. В высшем свете ее тотчас окрестили бы «запоминающейся» и постарались бы подмять под свои стандарты, хотя, он усмехнулся и наполнил стакан, вряд ли бы им это удалось. Будь Мадаленна хоть на долю более приветливой, более смеющейся, не вступи она с ним в спор, он бы улыбнулся ей и забыл. Но та горячность и внезапно проступивший интерес переменили внезапно его
