было играть и петь каждую ночь, пока ее госпожа не уснет.
Как и сегодня.
Ее голос дрожал:
На пагоде изысканной чистоты
Мои мысли странствуют —
Странствуют за Жемчужные Ворота…
Она оборвала песню на высокой ноте. Она посмотрела на принцессу, которая лежала на покрытой балдахином тахте, повернулась к Земзем, еще одной рабыне, арабке, полностью преданной своей госпоже, приложила палец к губам.
– Принцесса, Рожденная Небесами, спит, – прошептала она, и две рабыни на цыпочках вышли из комнаты; звуки лютни и песни становились тише и тише:
Посмотрев из резного, широкого окна
Пагоды изысканной чистоты,
Напрасно я ищу очертания
Белого Нефритового Дома…
Дрожащие звуки удалились, и Ахмед встал, держа нитку жемчуга в руке.
«Очаровательно! – подумал он, так как он неплохо разбирался в музыке. – Посмотрим, достаточно ли я, Багдадский Вор, ловок, чтобы украдкой взглянуть на певицу!»
Ахмед вышел из зала. Он вскочил по лестнице, обходя огромного нубийского охранника, который сидел на одной из ступенек и крепко спал, скрестив свои обезьяньи руки на рукоятке двуручного меча; Ахмед следовал за звуками музыки, пока не достиг еще одной лестницы, которая спускалась в продолговатую комнату в легких изгибах блестящего, оливкового мрамора; склонившись над балюстрадой, он увидел прикрытую тонким шелковым пологом дремлющую Зобейду.
Это случайность? Или это было послание Кисмет, судьбы?
Древние арабские записи, которые донесли до нас историю о Багдадском Воре, хранят молчание на этот счет. Но они рассказывают, что в этот миг, тотчас же, немедленно и окончательно, Ахмед забыл певицу, ради которой покинул сокровищницу; он видел только спящую принцессу, думал только о ней. Это лицо, похожее на цветок, притягивало его как магнит. Он перепрыгнул через балюстраду, приземлился на ноги мягко, как огромный кот, подошел к тахте, посмотрел на Зобейду, вслушался в ее легкое дыхание и испытал новое чувство, странное чувство, сладкое чувство, огромное страстное желание, но все же немного горькое, с сильной болью тянущее его сердечные струны.
Любовью с первого взгляда лаконично называют это древние записи.
Но, чем бы это ни было, любовью с первого взгляда или любовью со второго взгляда – он и правда посмотрел во второй раз, и глядел долго, глядел страстно, не способный оторвать глаз, – ему показалось внезапно, что они одни, она и он, одни во дворце, одни в Багдаде, одни во всем мире. Полог, который нависал над тахтой, казалось, до краев полнился каким-то подавляющим очарованием таких диких и простых вещей, как красота звезд, ветра и цветов, чем-то, чего его сердце подсознательно и напрасно жаждало всю жизнь; по сравнению с этим прежняя жизнь вора была просто серым, жалким, бесполезным сном.
Едва осознавая, что он делает и почему, Ахмед присел у края тахты. Едва осознавая, что он делает и почему, небрежно отбросив ожерелье, ради которого он преодолел
