понять, кто этот «я», который ехал из Тифлиса. Может быть, сам автор? Нам ведь известно, что Лермонтов бывал на Кавказе. И сразу, с первых строк, мы узнали, что чемодан путешественника «до половины был набит путевыми записками». Но есть книги, написанные от лица героя. Может быть, он и ехал. Герой. Нашего (то есть лермонтовского, конечно) времени.
«Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую Гору, и во всё горло распевал песни. Славное место эта долина!»
И вдруг прозрачная простота первых фраз сменяется сложными поэтическими образами, длинными словами, длинными грамматическими периодами: «Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зелёным плющом и увенчанные купами чинар, жёлтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безымённой речкой, шумно вырывающейся из чёрного, полного мглою ущелья, тянется серебряной нитью и сверкает, как змея своею чешуею».
Сложность – и в то же время простота. Длинное предложение с причастными оборотами, нагромождение цветов: красноватые скалы, зелёный плющ, жёлтые обрывы, золотая бахрома снегов, чёрное ущелье, серебряная нить реки…
Золотая бахрома снегов? Речка сверкает, как змея своею чешуёю?.. Так видит художник – и так помогает видеть нам, обычным людям, не наделённым его особой зоркостью, – художник и поэт – Лермонтов.
Но после этой длинной фразы тон повествования снова меняется, возвращается доступность, даже обыденность языка: «Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица…»
Условимся называть того, кто рассказывает, Автором, чтобы не запутаться. Позже мы вернёмся к вопросу, кто он – герой лермонтовского времени, сам Лермонтов или третье лицо. Пока мы знаем только, что он едет из Тифлиса с лёгкой поклажей, наполовину состоящей из путевых записок; но его лёгкую тележку с трудом тащат шесть быков, подгоняемых несколькими осетинами.
«За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена».
Хозяин второй тележки описан подробно. Так и видишь его – в офицерском сюртуке без эполет и черкесской мохнатой шапке, с маленькой кабардинской трубочкой, обделанной в серебро. «Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твёрдой походке и бодрому виду».
Почему пожилой опытный офицер носит не по форме мохнатую черкесскую шапку, да еще курит кабардинскую трубку? Видимо, он так давно на Кавказе, что служба потеряла для него всякий оттенок романтики, стала бытом, привычкой. Трубка и шапка выбраны поудобнее – только и всего, да ещё, может быть, подешевле, да к тому же местного производства – те, что легче и быстрее можно купить здесь, на Кавказе.
И лицо офицера говорит о том же: о давнем знакомстве с южным солнцем; о нелёгкой жизни – «преждевременно поседевшие усы», а твёрдая походка
