на них лаком, дряхлый шкаф с очень скрипучими дверцами и ржавыми петлями.
Однако в слабом свете электрического освещения все это казалось Мише таинственным, даже волшебным: вот уже старое плюшевое кресло, в котором сидел старик, кажется вычурным троном какого-то мудрого старца, а исцарапанное трюмо – это арка с потайной дверью в тайный ночной мир.
Проводка в доме была негодною, часто по вечерам старые провода не могли выдержать и двух одновременно включенных лампочек, тогда Захар доставал из ящика своей тумбочки свечу, ставил ее на стол в гостиной, на стенах и окнах которой тут же принимались танцевать причудливые тени.
Черешневое, сентябрь 1988 г.
Школы в деревне не было. Мише приходилось ездить на велосипеде в соседнее поселение – место, где улиц было на порядок больше, а дороги в некоторых местах даже были покрыты чем-то вроде асфальта.
Школа в соседней деревне располагалась на окраине, занимая небольшое одноэтажное здание с обшарпанными голубыми стенами. Учеников, как и преподавателей, было мало, Миша насчитала всего с десяток детей. В классе, помимо Миши, учились еще двое: смуглая и тихая девочка, которая все занятия проводила, уткнувшись глазами в свои учебники и юркий мальчишка с каштановыми волосами, который, в отличие от своей соседки, вообще предпочитал не читать учебников, а подперев щеку рукой, лениво разглядывать трещины на стенах класса, притоптывать ногой под партой, ковырять циркулем уголок стола или глядеть в окно, пытаясь бороться с одолевавшим его сном.
Учительница была странной и такой же невыразительной, как и само здание школы: невозможно было даже понять, какого она была возраста. Высокая, худощавая и угловатая, она любила облачаться в тяжелые длинные юбки, бесформенные блузы, черные туфли с потертыми носами. Она делала прическу из темно-рыжих волос на макушке, убирая их в высокий пучок, открывая испещренный морщинами лоб и всегда сдвинутые, какие-то хищные брови. Лицо ее тоже было странным, одновременно на нем можно было прочитать и равнодушие, и неодобрение, и усталость, и даже печаль, хотя оно всегда оставалось одним и тем же. Женщина говорила мало, а чаще – диктовала номера задач или страниц и уходила из класса вести занятия в другой кабинет, никогда не проверяла домашних заданий, не вызывала к доске и не вела лекций. Уроки проходили в полной тишине, независимо от того, была ли она в классе и отстраненно читала свою книгу за столом, или уходила из кабинета, глухо цокая широкими квадратными каблуками изношенных туфель. Стоит ли говорить, что эта школа была совсем не похожа на ту, в которой училась Миша до переезда к деду, что здесь не было ни шумных перемен, ни веселых детских криков и возгласов из кабинетов, ни красочных стенгазет на стенах холла. В воздухе царило какое-то мертвое уныние и отчаяние, которое усиливали запахи старых книг, пыльных советских занавесей на окнах. Казалось, что все здесь пропиталось молчаливой тоской, будто это место специально было создано для того, чтобы изгонять праздный дух из немногочисленных
