каждую макаронину, прятала за щеками, ждала, пока матери надоест за ней следить. Убегала в туалет, часть выплевывала, остальное само выходило, не задерживалось, главное было успеть вовремя.
Также с малолетства в приближении банного дня Ольгуня начинала рыдать и прятаться. Мать, находила ее, успокаивала парой подзатыльников, вооружалась тазиками, жесткими мочалками, мылом, вафельными полотенцами и тащила туда, где было душно, влажно, много скользких голых тел и обязательный гулкий скандал. То шайку увели из-под носа, то грязную мыльную воду на ноги вылили, то неправильно мочалками орудуют, то просто друг другу не понравились.
Потом Ольгуня переехала к бабушке и все наладилось. Бабушка есть насильно не заставляла, она сама к ее каше и пирожкам постепенно приохотилась. А банщица была бабушкина подруга, Ольгунина крестная, она им место в предбаннике за шторкой держала, давала блестящие шайки из своего запаса, угощала чаем с вареньем в закутке за кассой. И теперь тетя Зина ее всегда приветливо встречает, денег не берет и напоить-накормить норовит.
Домой Ольгуня шла легкая, как чуть сдувшийся воздушный шар. Когда-то Мишка-Сашка принесли такой с улицы, то ли сами поймали, то ли кто-то подарил, серебристое сердечко на палочке. Шарик взмыл под потолок и висел среди пыли и паутины, пока не похудел, и не спустился с высот. Алевтина, к которой он подкрался незаметно, сказала нехорошее слово и ткнула его ножом, тот лопнул, вслед завыли Мишка-Сашка, да и Ольгуня расстроилась.
Она толкнула разбухшую калитку, и Тузик с Шалавой вякнули на шум.
– Ненавижу, – подумала Ольгуня, но устыдилась, попросила у небес прощения, торопливо побежала мимо собачьего убежища, на крыльцо с вечно развешанными по перилам тряпками и половиками.
Зашла на кухню, воды кружку налить, очень пить хотелось и горло саднило.
Там заседало здешнее общество в полном составе. И Петровна была, и Виктор Степанович, и Катерина в кофте леопардовой расцветки. И даже дядя Сережа был, не то чтобы трезвый, но еще сидячий, с всклоченными седыми остатками волос, в затертой до потери цвета одежде и с неопределенной улыбкой на устах. Мирно привалившись к стенке, кивал одобрительно. Во главе, будто так и надо, устроился Дмитрий, выглядевший неуместно свежо. Его белая футболка, яркая, словно только из упаковки, притягивала взор и отражала свет.
В центре стола торт стоял, большой, шоколадный, с кремовыми розочками, из электронного магазина, где он стоил целых четыреста рублей. Торт явно новый жилец принес, чтобы с соседями отношения налаживать. Ольгуне в таких «наладчиках» всегда чудилось скользкое, неискреннее.
– Противный и лучше всех себя считает, – подумала она и развернулась, чтобы уйти, но Дмитрий увидал ее и громко сказал:
– Эй, девушка Ольгуня! Не проходите мимо! Выпейте чайку за мое здоровье!
Ольга бегом побежала, чтобы ничего больше не слышать. Но все равно донесся Катеринин голос:
– Не обращай на нее внимания, ненормальная она.
