что не расслышал выкрика, и продолжил:
– Вот и молодой церковнослужитель Степан думает так же. И это закономерно, товарищи: им, молодым, жить при коммунизме, где нет места церковному ханжеству и религиозному невежеству.
При этих словах он подтолкнул побледневшего Степана вперед.
– Ну, молодой человек, скажите народу слово.
Отец Петр, как бы очнувшись, понял, что он не подготовил Степана, потому, подойдя к нему сбоку, шепнул:
– Степка, отрекайся, а то расстреляют. Ты еще молодой, потом на исповеди покаешься, я дам разрешительную.
Степан повернулся к нему. На Петра смотрели ясные и удивленные глаза. Но тут же удивление во взгляде Степана сменили скорбь и немой укор.
– Вы уже, Петр Аркадьевич, ничего не сможете мне дать, а вот Господь может дать венец нетленный, разве я могу отказаться от такого бесценного дара?
Повернувшись к народу, Степан посмотрел на притихшую толпу крестьян. А затем твердым и спокойным голосом сказал, осеняя себя крестным знамением:
– Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога Живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от них же первый есмь аз…[37]
Лицо Когана при этих словах болезненно перекосилось, точно так же, как тогда, в монастыре, после слов исповедания отца Тавриона, и он, переходя на визг, закричал:
– Саботаж! Митинг закончен, расходитесь! – и для убедительности, выхватив из кармана револьвер, выстрелил два раза в воздух.
Взбешенный Коган вошел в горницу и, подойдя к столу, налил полстакана самогонки. Тяжело вздохнув и злобно посмотрев на иконы, висевшие в углу избы, залпом выпил и, поморщившись, обессиленно сел к столу.
– Ого! – удивленно воскликнул Крутов. – Ты, Илья Соломонович, так и пить научишься по-нашему.
– Молчать! – вскричал в бешенстве Коган.
– Но-но, – с угрозой в голосе проговорил Крутов, – мы не в царской армии, а ты не унтер-офицер. Хочешь, я шлепну этого сопляка, чтоб другим неповадно было? А оскорблять себя не позволю.
– Прости, погорячился, – примирительно сказал Коган. – А шлепать пока никого не надо. Теперь как раз нельзя из него мученика за веру делать. Надо бы сломить его упрямство, заставить гаденыша отречься. Это главная идеологическая задача на данный момент.
– А чего тут голову ломать?! В прорубь этого кутенка пару раз обмакнуть, поостынет кровь молодая, горячая – и залопочет. Не то что от Бога – от всех святых откажется.
– Хорошая мысль, товарищ Крутов, – обрадовался Коган. – Так говоришь, сегодня у них праздник Крещения? Хм, хорошая мысль, – повторил он как бы для себя. – У них свое Крещение, а мы устроим наше, красное крещение. Возьми, Крутов, двух красноармейцев понадежней, забирайте щенка – и на реку.
– Ну уж нет, в бою никому не уступлю, – усмехнулся Крутов, – а с юнцами да попами воевать – это не для меня.
– Да
«Верую, Господи, и исповедаю, что ты истинно Христос, Сын Бога Живого, пришедший в мир спасти грешных, из которых первый – я…..».
