ломбардов, продавал частным скупщикам, иногда по бросовым ценам, но поток сокровищ был фантастически обилен.
Через пару месяцев Николай ушел с работы и занимался только тем, что по ночам выкапывал, а днем продавал клады. Это были золотые часы и цепочки, серебряные кресты и иконы, серьги и перстни, царские червонцы и снова коронки, которых Николай перестал бояться. Он жил по-прежнему скромно, тая свое богатство, за что, как ему казалось, был уважаем голосами.
Когда же он решился выкупить квартиру, которую снимал, стало известно, что дом определили под снос. Это было единственное обреченное на гибель строение в округе – появилось оно здесь раньше других и успело обветшать. Исторической ценности дом не представлял, и за него никто не вступился, кроме жителей, но, поскольку это были преимущественно пожилые женщины, слушать их не стали, а расселили доживать по новым районам.
Выход Николай тем не менее нашел. Договорился, что будет жить в доме до последнего. А когда все соседи съехали, нанял строительную бригаду, вооруженную перфораторами, и приказал, положив конверт с деньгами на голый пол, вырезать из кирпичной стены стелу полтора на полтора, погрузить в «Газель» и отвезти до срока на склад. Все было сделано, как он хотел, а через несколько дней дом отключили от коммуникаций и начали снос.
В своем новом жилище неподалеку от одного из подмосковных шоссе Николай отвел под стелу целую комнату. Он обставил ее в японском стиле – задрапировал стены ширмами из рисовой бумаги, на полу постелил соломенные циновки, под потолком пустил алые фальшбалки, а в центре соорудил постамент из черного лакированного бруса. На него Николай водрузил выломанный кусок стены. Красный кирпич эффектно смотрелся на фоне белых ширм и черного лака. Также Николай заказал в ювелирной мастерской золотой стетоскоп. Поначалу он хотел сделать из листа чистого золота конус, наподобие того, через который он слушал стены в самом начале, но устройство стетоскопа показалось ему более интимным.
Когда все было готово, Николай сел, скрестив ноги, перед постаментом. Вложил в ушные раковины золотые оконечники трубок и прижал мембрану стетоскопа к кирпичам. Замер. Никаких звуков. Сердце упало, похолодели руки. Потом в глубине кирпича появился голос. Невнятный, тихий и слабый, он постепенно становился все громче, и через несколько минут стетоскоп уже начал улавливать и усиливать произносимые слова. Николай слушал очень внимательно.
– Короче, так, братан, берешь кружку железную, воды наливаешь и на огонь. Если огня нет, берешь тряпицу, сала там кусок, мажешь тряпицу салом – вот тебе фитиль. Жжешь его, на нем кружку греешь, пока вода не закипит. Когда закипела, сыпь туда два корабля чаю, лучше грузинского, а хотя один хрен, какой найдешь, и крышкой закрывай плотно. Лучше еще в одеяло замотать, пусть там доходит. Двадцать минут пускай стоит. Потом достаешь, раскрываешь – все чаинки осели, тогда через ситечко его цедишь, и можно пить. Если ситечка нет, переливаешь из кружки в кружку, пока чистый продукт не останется,
