казался типичным представителем рассеянного ученого. Его одежда была неряшливой, даже затрапезной, волосы – всклокоченными, а носки, как заметил Кармайн, непарными: темно-синий на правой ноге, серый – на левой. Ясно, что Понсонби лишен предприимчивости и не понимает, зачем уезжать так далеко от Холломена. Но что-то в его слезящихся глазах говорило: он стал бы совсем другим, если бы куда-нибудь уехал после получения диплома. Эту гипотезу подкрепить было нечем, но интуиция подсказывала Кармайну, что удержало Понсонби дома нечто непреодолимое. Но не жена, потому что он сам довольно равнодушно назвал себя закоренелым холостяком.
Любопытным открытием стали контрасты между кабинетами ученых. Кабинет Форбса потрясал чистотой, в нем не нашлось места ни для плюшевых портьер, ни для картин – только книги и бумаги, повсюду, даже на полу. Финч увлекался комнатными растениями, у него цвела изумительная редкая орхидея, а на фоне стен прекрасно смотрелись перистые папоротники. Чандра предпочитал кожаную мебель в стиле Честерфилда, застекленные книжные шкафы и изысканные шедевры индийского искусства. А доктор Чарльз Понсонби уживался в опрятном кабинете с мерзкими артефактами – высушенные человеческие головы и посмертные маски Бетховена и Вагнера. Стены украсил четырьмя репродукциями знаменитых картин Бокса и Мунка.
– Любите сюрреализм? – оживился Понсонби.
– Я поклонник ориентального искусства, доктор.
– Знаете, лейтенант, я часто думаю, что ошибся в выборе профессии. Меня пленяет психиатрия, особенно психопатология. Взгляните на эту сморщенную голову – кому она принадлежала? Какими видениями порождены эти картины?
Кармайн усмехнулся:
– Меня спрашивать бесполезно. Я всего лишь коп.
«А ты мне не друг», – мысленно закончил он. Это ясно как день.
После кабинета Понсонби показал ему лаборатории, аппаратура в которых была Кармайну знакома: атомно-абсорбционный спектроскоп, масс-спектрометр, газовый хроматограф, большие и малые центрифуги – все то же, чем пользовался в работе Патрик, только поновее и побольше. Здесь тратили деньги не считая.
Кармайн узнал, что мозг кошек превращают в субстанцию, которую Понсонби назвал «мозговым бульоном» – так естественно, что никто бы не уловил и тени шутки. Делают в лаборатории и бульон из крысиных мозгов. А доктор Полоновски ставит опыты с гигантским аксоном ноги омара – не большой клешни, а короткой ножки. Ох и здоровенные эти аксоны! Лаборантке Полоновски, Мэриен, часто приходится по дороге на работу заезжать в рыбный магазин и покупать самых крупных омаров из бассейна.
– И куда же потом деваются омары?
– Их делят между собой те, кто любит омаров, – объяснил Понсонби с таким видом, будто вопрос был неуместным и ответ напрашивался сам собой. – Остальные органы доктору Полоновски не нужны. В сущности, с его стороны – это любезность, он мог бы съедать этих омаров сам. А он отдает их всем
