к Богу, тогда как в прежние времена многие ходили лишь для виду, потому что «так положено». Большевики же в церковь не заглядывали, хотя и грозились в своих газетах и листовках «прищучить попов». Но видимо, приказа не было.
Так, в молитвах, трудах и вечерних чаепитиях (допивали старые запасы) в уютной квартире семьи Зарефьян проходили апрельские денёчки. Приближалась Пасха. Красные нервничали, зверствовали, но потихоньку паковали чемоданы. Ничего, кроме террора и насилия, городу они не принесли. Ни обещанного мира, ни хлеба – ничего этого народу дано не было. Зато бессудных расправ – хоть отбавляй. Ещё в первые дни Советов Ростов облетела страшная весть – был убит на улице, возле своего дома, известный профессор Андрей Робертович Колли, преподаватель Варшавского, а с 1915 года – Донского университета, член кадетской партии, депутат городской Думы, физик и просто яркий, интеллигентный человек. На него донесли, о якобы спрятанных бомбах. Красноармейцы-латыши, ничего не найдя в квартире, тем не менее расстреляли профессора на глазах родных. Но самым страшным обстоятельством была присутствовавшая при этом толпа из местных обывателей: каких-то злобных женщин и подростков; вопящая, улюлюкающая, требующая кровавой расправы даже и над женой и невинными детьми профессора. До какой степени скотства, низости и одичания нужно было дойти, как можно было прочно забыть все заповеди, все общественные нормы, чтобы так бесноваться? – такими вопросами задавались многие ростовцы. И ждали помощи от беззакония.
И вот наступила Великая суббота. В воздухе как будто бы повеяло тонким ароматом ладана. Наталья Ивановна возвращалась с утренней службы в благодатном настроении. По правде говоря, ей совсем не хотелось возвращаться, так бы и провела день в храме до всенощной. Но ей нужно было помочь и по дому, закончить вышивку праздничных полотенец, которые она хотела подарить семье Зарефьян.
Она вышла из Собора, который окружали по старой ростовской традиции прилавки старого базара. Базар сегодня был не тот, что раньше, но всё-таки народ по привычке толкался. Наталья Ивановна отвернулась от праздного зрелища и хотела было уже уйти, как её окликнули:
– Эй, барыня-сударыня, ты это куда же? Милостыньку не подашь?
Она обернулась на этот странный, охрипший, но знакомый голос и увидела Анфису Слепцову. Та предстала перед ней в солдатской шинели, старых галошах, с непокрытой головой. Волосы её были растрёпаны, а под левым глазом темнел синяк. Она была пьяна и стояла не совсем твёрдо. Глаза её блестели каким-то дурным блеском, лицо выражало вызов.
Наталья Ивановна пожалела, что обернулась. Но её доброе сердце шевельнулось также и жалостью к бывшей работнице.
– Здравствуй, Анфиса… Как поживаешь?
– А то не видишь! Живу, понимаешь, полной жизнью, как хочу, так и живу!
– Ну, дай Бог тебе здоровья! – мягко ответила Наталья Ивановна.
– Всё вам, барыня, надо мной издеваться!
