бегом вперед.
И с Татьяной на руках зашагал к подъезду.
Татьяна дрожала, а, когда Вяземский внес ее в квартиру, ее уже неудержимо трясло. Перед глазами все мелькало лицо человека с трубой – абсолютно тупые, ничего не выражающие глаза, густые тягучие капли крови, стекающие по разорванной щеке, механические движения деревянной куклы.
Ломило спину, воздух проходил в легкие со свистом, каждый вдох отдавался под лопатками тяжелой болью.
Владимир сноровисто стащил с нее кроссовки, и они с Вяземским осторожно положили ее на кровать. Мурч попытался зашипеть на незнакомцем из-под кровати, но на него шикнули, и кот исчез.
– Вы… как? – попыталась спросить Таня, но Вяземский оборвал ее:
– Молчите, Татьяна Владимировна, попробуйте-ка на живот перевернуться и поднимите футболку.
Лечь на живот она смогла, а вот когда попыталась дотянуться до подола футболки, застонала и бессильно уронила руки.
– Так. Тогда я сам. – Вяземский ловко задрал футболку, прохладными пальцами прошелся по спине.
– Тут болит? А тут? А ну, вдохните. Да глубже!
Боль была адская, но вдохнуть удалось.
– Так, судя по всему, переломов нет. Но ушибли вас здорово.
– Ушибли?! – Татьяна от возмущения села, и заорала от боли в спине. Но не остановилась. Ее понесло.
– Да меня убивали! Прямо там! У моего га-ара-ра…
Она не могла выговорить больше ни слова. Снова скрутило волной липкого ужаса, пришло осознание того, что, не наклонись она, подчиняясь волшебному кулону, лежать бы ей сейчас с проломленным черепом. И это был бы конец. Смерть. Она, молодая, умная, рассчитывавшая дожить до глубокой старости и внуков, Татьяна Береснева, навсегда перестала бы существовать.
– Татьяна, слышите меня, – присел перед кроватью, на которую снова повалилась девушка, Вяземский.
Таня тихо выла, всхлипывая, в остановившихся глазах застыло отчаянье и ужас.
Глубоко вздохнув, Вяземский пробормотал:
– Проклятье. Никогда не умел с женщинами обращаться.
Затем исчез из поля зрения, захлопали двери кухонных шкафов, затем холодильника, раздалось недовольное:
– Да кто же коньяк то в холодильник прячет!
Он появился с початой бутылкой коньяка и стаканом, обычно стоявшим у Тани на столе, рядом с кувшином воды.
– Женский алкоголизм, между прочим, неизлечим, – потряс он перед ней бутылкой. – Но сейчас ничего другого предложить не могу. И щедро плеснул в стакан.
Сунул под нос:
– Пейте. Давайте-давайте.
Таня замотала головой, и Вяземский внезапно рявкнул:
– Пейте, черт подери!
Испуганно пискнув, она схватила стакан и осушила до дна.
Упав в пустой желудок, ледяной ком взорвался там шаром холодного огня.
Вяземский отобрал стакан, наполнил его до половины, снова протянул:
– Пейте.
– Н-не
