лица сделались взволнованными, иные – напряженными. Гости потянулись из гостиной в «святилище».
«Святилище» представляло собой небольшой зал, тонувший в сумраке и освещенный лишь светом античных напольных масляных светильников, ряд которых делил помещение на две части. В первой полукругом стояли два ряда кресел с карточками, на которых значились имена посетителей. Вторая часть зала была отгорожена плотной золотистой занавесью, и, очевидно, именно там должно было вот-вот начаться таинство предсказаний оракула.
Руднев с Белецким обнаружили свои карточки на центральных креслах в первом ряду.
– Я собирался посмотреть на все это со стороны, но, похоже, оракул сам решил понаблюдать за нами, – проворчал Руднев, занимая отведенное ему место.
– Если вы надеялись разгадать секрет фокуса, то наша позиция самая выгодная, – утешил его Белецкий.
Когда все посетители наконец расселись, снова прозвенел гонг, и в зале воцарилась тишина.
Золотистая занавесь дрогнула и с тихим шелестом поползла вверх, пока край ее не остановился на половине высоты от пола до потолка.
Понять размеры открывшегося пространства было невозможно, так как границы его растворялись в непроглядной мгле. Посреди него на высокой треноге, сияющей золотым блеском, восседала с ног до головы укутанная в алые шелковые покрывала женская фигура. У подножья треноги стояла бронзовая чаша, курившаяся тонким прозрачным лиловым дымом. Принюхавшись, Дмитрий Николаевич уловил густой запах ладана, жженого лавра и еще каких-то благовоний.
С минуту женская фигура на треноге была недвижима, а после медленно подняла голову.
Пифия взглянула в зал взглядом широко распахнутых глаз, сфокусированных, казалось, на чем-то за гранью этого мира. Лицо вещуньи было застылым, не выражающим ничего, словно лицо античной статуи. Внезапно уста ее разомкнулись, и тихий грудной голос, совсем непохожий на тот, что слышали Руднев с Белецким накануне, размерено произнес:
– Великий оракул готов говорить со смертными. Вопрошайте.
Призыв этот прозвучал как-то так, что Дмитрий Николаевич неожиданно для себя почувствовал, как по коже у него бегут мурашки. И раньше, чем он успел сбросить с себя тревожное наваждение, из-за спины у него раздался первый вопрос, заданный очень пожилой дамой:
– Сын мой, Мишенька, на Дальний Восток направлен служить… Скоро ль вернется? А как вернется, женится ли в срок? Очень уж хочу я внуков успеть понянчить…
Поза пифии не переменилась. Взгляд оставался все таким же отрешенным и нездешним.
– Голос рода… – глухо произнесла она. – Коли он взывает к смертным, так ничто не может противостоять ему… Не вопрошай, смертная, сама на зов иди… Успеть может лишь тот, кто поспешает…
– Это ж как понимать-то? – переспросила старая дама. – Самой мне, что ли, к Мишеньке поехать?.. А ведь и то верно, душенька! Чего ждать-то? И так ведь, как старый гриб, все на одном месте…
– Ответь мне, пифия! – перебил старуху молодой человек болезненного
